Воспоминания. Время. Люди. Власть. Книга 1

Впоследствии, год или два тому назад, он побывал все же за границей, съездил с большим шумом в Англию и не только в Англию, получил заслуженное признание, стал почетным академиком в разных странах, и т. д. Я радуюсь за него и доволен, что наконец-то он обрел и за рубежом то, чего заслуживал. Может быть, я теперь испытываю даже некоторую ревность, что не я, когда мог, решил данный вопрос. Однако то, чего мы опасались в былые времена, перестало сейчас служить препятствием, когда мы стали признанной ядерной державой. Теперь за границу можно без боязни посылать почти любого человека, даже если мы и не были до конца уверены в нем. Какие уж сейчас секреты! За особым исключением, в сфере науки почти никаких. А мой долг как Председателя Совета Министров требовал осторожности, и я ее проявил. Но не было ли в ней «отрыжки» сталинских времен? Возможно, возможно. Ведь столько лет я проработал под руководством Сталина. Не сразу освобождаешься от моральных наслоений, даже тех, которые сам осуждаешь. Этого я не отрицаю. Необходимо время, чтобы все осознать и отрешиться от ненужного.

Как я смотрел на требование держать границу на замке и от своих людей, а не только от иностранцев, желавших посетить Советский Союз? После смерти Сталина мы, спустя несколько лет, довольно широко открыли ворота для поездок в обе стороны. Туда и сюда хлынули люди разного мышления и различных политических убеждений. Иначе и быть не может, всякий народ состоит из лиц, придерживающихся неодинаковых взглядов, с этим приходится считаться и жить с теми людьми, которые имеются. Некоторые из лиц, выезжавших из СССР, не возвращались. Выезжали театральные коллективы, и какие-то их участники тоже оставались за границей. Меня это огорчало, но особенно не волновало. Бывали случаи, что человек не возвращался, а спустя какое-то время слезно молил, чтобы ему разрешили вернуться на Родину. Случалось, что я шел даже на риск, если речь не шла о государственной тайне. Могут у нас быть просчеты? Вполне. Но при ином подходе к делу придется встать на позицию Сталина, который каждого советского человека подозревал, что тот может быть завербован, поэтому лучше просто держать всех под замком в своей стране и установить здесь за всеми агентурное наблюдение. Так возникли очень тяжелые условия для жизни людей, особенно ученых или лиц, выступающих в сфере искусства: музыки, театра, балета.

Вспоминаю времена Гражданской войны. Когда я работал в политотделе 9-й Кубанской армии, то жил временно в буржуазной семье. Ее член, женщина с острым языком, проявляла смелость в разговоре с коммунистами. Она говорила: «Вот вы пришли к власти. Да вы же все растопчете. Разве вам оценить, например, такое хрупкое искусство, как балет?» И она была права. Мы тогда в балетном искусстве абсолютно ничего не понимали. Если видели открытки с изображением балерины, то считали, что женщина снята в неприличном виде. Не раз злословили в адрес Луначарского, который много сил и энергии затрачивал на поддержание старых театров. Полагали, что это слабость, его отклонение от коммунистических норм. Конечно, мы, люди заводов, шахт и крестьянских полей, тогда оставались далеки от высокого искусства. Сейчас, если бы я встретил ту женщину, сказал бы ей: «Вы помните наш разговор в 1920 году? Ваше пророчество, что Советская власть растопчет этот вид искусства? Теперь-то видите, на какую высоту поднят в советское время балет?» Могут спросить, а почему я не допускаю такой же мерки в отношении Капицы? Потому, что оборонные проблемы – не балет. Я не имел права рисковать.

Да простит меня академик Капица, я к нему как ученому относился с очень большим уважением. Но отношение, конечно, ко всем разное. Когда мы, представители Советского государства, были приглашены Иденом в Великобританию, я предложил включить в состав делегации Курчатова. Во времена Сталина предложить послать такого человека, как Курчатов, за границу… Он буквально все знал о ракетном вооружении и особенно о ядерном вооружении. Он был душою в создании ядерного вооружения. Когда решался вопрос о поездке, я, тем не менее, предложил:

– Давайте в делегацию включим Курчатова. Это поднимет престиж нашей делегации и послужит демонстрацией нашего доверия к интеллигенции. Мы считали, что такой шаг может как-то послужить пробуждению большого доверия к нашему стремлению договориться о разоружении. Мы включаем в состав делегации такого крупного ученого, который занимается ядерной физикой и является теоретиком в этой области, и мы берем его с собой за границу. Значит, мы ему доверяем. Он там ездил один к ученым, посещал лаборатории. Одним словом, полное доверие. Полное доверие!

И я гордился тем, что Курчатов оправдал его. Мне как-то неприятно произносить это слово – «доверие», оно в какой-то степени оскорбляет память такого замечательного человека и советского патриота. Я бы сказал об академике Курчатове: великий ученый нашего советского времени.