Воспоминания. Время. Люди. Власть. Книга 2

Я позвонил в Варшаву, разговаривал с Охабом, спросил, верна ли информация, полученная нами через советское посольство. Он подтвердил. Тогда я спросил: правда ли, что в Польше стал бурно проявляться антисоветизм и что приход Гомулки к власти осуществляется при опоре на антисоветские силы? Тут же добавил, что мы хотели бы приехать в Варшаву и поговорить с вами на месте. Охаб: «Нам нужно посоветоваться, дайте нам время». Потом уже он позвонил и сказал: «Просим вас не приезжать, пока не закончится у нас заседание ЦК». Казалось бы, ответ правильный, если относиться к собеседнику с доверием. Но в то время у нас уже доверие к Охабу исчезло. Лучше всего, конечно, нам было бы не появляться там. Но теперь мы именно за этим и хотели приехать, чтобы оказать соответствующее давление. Отказ же Охаба еще больше возбудил наши подозрения, что там нарастают антисоветские настроения, которые могут вылиться в такие действия, когда исправить положение будет уже трудно.

Пришлось сказать Охабу, что мы все-таки хотим приехать. Открыто заявили ему, что Польша имеет для нас большое стратегическое значение. С Германией нет мирного договора. В Польше располагаются наши войска на основании Потсдамских соглашений 1945 года. Они охраняют коммуникации через польскую территорию. Твердо сказали Охабу, что приедем в Варшаву. Составили делегацию. В нее вошли я, Микоян, Булганин[195]. Полетели. Когда мы приземлились, на аэродроме нас встречали Охаб, Гомулка, Циранкевич и другие товарищи. Встреча была необычно холодной. Мы прилетели очень возбужденные, и я, едва поздоровался, сразу же на аэродроме высказал недовольство происходящим: «Почему все идет под антисоветским знаменем? Чем это вызвано?» Мы-то всегда стояли за освобождение Гомулки и не сопротивлялись тому, чтобы Гомулка вернулся к руководству. Когда я беседовал в Москве с Охабом, то предлагал, чтобы Гомулка отдохнул в Крыму, мы с ним поговорим, он подлечится, а тем временем мы разъясним нашу позицию.

Лично я думаю, что мои слова тогда насторожили Охаба в том смысле, что он мог подумать, будто мы хотим его снять с поста и посадить на его место Гомулку. Мы в целом не были противниками Охаба, но он показал себя слабым руководителем, Гомулка был лучшей заменой. Мы больше ценили Гомулку. Наверное, Охаб это чувствовал.

В ответ на мою тираду Охаб только махнул рукой, указал на Гомулку: «С ним теперь разговаривайте, его избрали первым секретарем ЦК».

Нам отвели дворец Бельведер[196], приезжая в Польшу, мы в нем обычно останавливались. Дворец расположен в живописной местности и весьма вместительный. Дворец в свое время занимал наместник русского царя в Польше, брат Николая I, Константин. Мы только, как говорится, зашли, поставили чемоданы и уехали в ЦК ПОРП. Начиналось заседание.

Заседание Президиума Объединенной рабочей партии Польши проходило очень бурно и в нашем присутствии. Мы тоже подавали реплики, которые не смягчили напряжения, а еще больше подливали масла в огонь. Правда, все, кто высказывался, говорили о сохранении дружеских отношений с СССР. Особенно на меня сильное впечатление произвел товарищ Завадский. При всех сложностях он оставался нашим самым ближайшим другом. Так он и умер, оставив глубокий след в памяти как верный друг Советского Союза.

Товарищ Гомулка к нему относился без уважения, это мне было понятно. Завадский занимал не последнее место в руководстве, поэтому Гомулка понимал, что в его аресте был виноват не только Берут.

Особую позицию на том заседании занял Циранкевич. Он тоже высказывался за сохранение дружеских отношений, но выражал это как-то по-особому. Он полностью ориентировался на Гомулку и осуждал прежнее руководство, в котором сам состоял, но руководящей роли не играл, не имел влияния.

В общем, беседа проходила очень бурно. Прямо стоял вопрос: за Советы поляки или против? Разговор шел грубый, без дипломатии. Мы предъявили свои претензии и требовали объяснения действий, которые были направлены против СССР.

Войском Польским командовал Маршал Советского Союза Рокоссовский[197]. Он считался у них просоветским человеком. Да так оно и было. Сам поляк, он больше был советским человеком, чем польским. Выдвинули его министром обороны Польши по просьбе Берута. Сталин при мне предложил Рокоссовскому занять пост министра обороны Польши. Тот категорически отказывался: «Я воин Советской Армии, в Польшу ехать я не хочу». Сталин стал его уговаривать. Наконец, договорились, что Рокоссовский получит польское подданство, но сохранит и советское гражданство, и звание Маршала Советского Союза. Только на этих условиях он согласился уехать и принял там пост министра. Поляки присвоили ему звание Маршала Польши.

В перерыве заседания, во время обеда, мы получили информацию от Рокоссовского, что войска, подчиненные Министерству внутренних дел Польши, приведены в боевую готовность и стянуты к Варшаве. «За мной, – говорил он, – установлена слежка, я и шагу не могу сделать, чтобы это не стало известно министру внутренних дел».