Воспоминания. Время. Люди. Власть. Книга 2

Помню, как после Гражданской войны немецкая фирма в Донбассе взяла у нас концессию на проходку шахты № 17-бис. Эта шахта закладывалась рядом с действующей шахтой № 30, но на большую глубину. Наш штейгер был обескуражен тем, что мы отдали шахту немцам, вроде сами не сумеем заложить, и пошел к Абакумову[508], управлявшему этим рудником, предложив свои услуги: «Доверьте мне, Егор Трофимович, я не хуже немцев пройду второй шурф, новый ствол шахты. Дайте только необходимое оборудование». Однако это-то как раз и было вопросом – оборудование! Все-таки, в порядке соревнования, мы мобилизовали свои возможности и позволили штейгеру посоревноваться с немцами. Он сумел пройти шурф. Так что мы не попали в безвыходное положение. По-моему, тогда же немцы восстанавливали нам коксохимический завод на шахте № 30.

В честь окончания работы состоялся митинг. Я тогда заведовал орготделом Юзовского окружкома партии. Меня, как старожила шахт бывшей французской компании, пригласили на этот митинг. Я работал там слесарем. Поэтому меня знали все как облупленного, и я всех знал. Это район, где прошли мое детство и юность. На митинг я захватил с собой одного немецкого коммуниста, который учился у нас на курсах в Москве, а на весенние каникулы приехал в Юзовку. Мне хотелось, чтобы с нашей стороны выступил именно немецкий коммунист. Хорошо помню начало митинга. Сначала выступил представитель фирмы, которая вела работы, толстый такой инженер не то техник. Говорил он по-немецки, и не уверен, имелся ли у нас переводчик. Рабочие стояли, слушали и, как говорится, глазели. Картина внешне была довольно неприглядной: все люди из деревни, многие в лаптях, в одежде очень поношенной, если не совсем изношенной. Одним словом, серо выглядели тогда люди. Да и вполне понятно: после мировой войны, Гражданской войны и саботажа, который встретил революцию, восстановление хозяйства шло туго. Следовательно, туго шло и накопление средств, жизненный уровень народа не повышался. Мы понимали это, но я говорю тут о создававшемся внешнем впечатлении.

Рабочие выслушали иностранца, но не раздалось ни одного хлопка. Потом я объявил, что теперь выступит представитель Коминтерна, товарищ такой-то, сам тоже немец. Его сразу встретили аплодисментами. Когда же он закончил речь, а она была короткой, митинговой, ему вообще устроили бурную овацию. Слушатели, думаю, не целиком смогли понять суть речи представителя Коминтерна, слабо владевшего русским. Но достаточно было сказать, что это представитель Коминтерна, чтобы его наградили поистине по-братски теплой встречей и устроили ему овацию. Настолько тогда высоко ценили знамя и авторитет международной коммунистической организации – III Интернационала.

Промышленники Запада извлекали из связей, восстановленных с нами после окончания Гражданской войны, все, что им удавалось. Естественно, представители концернов Западной Германии продолжали теперь, зная историю своих прежних связей и свои возможности, высчитывать, что́ они могут извлечь, если будут нормализованы наши отношения и они получат доступ к заключению сделок с СССР. Аденауэр ощущал давление этих деловых людей, да и сам был заинтересован в том же. И немцы не уехали. Мы продолжили наши беседы и стали работать над документом, который можно было бы подписать. По какому-то вопросу собеседники оказывали особенно упорное сопротивление. Мы удивились, и тогда они нам подбросили информацию, что на Аденауэра оказывает давление посол США в СССР Чарльз Болен[509].

На первых порах, когда он стал послом, у нас с ним сложились хорошие отношения. Наши симпатии к нему опирались на наше хорошее отношение к Рузвельту, а Болен был личным переводчиком у Рузвельта и в Тегеране, и в Крыму, да и не только в Крыму. Одним словом, создалось впечатление, что это человек Рузвельта и потому придерживается его политического курса. Однако потом оказалось, что Болен – самый оголтелый реакционер. Он поддерживал ненавистную линию враждебных нам кругов США. Долгое время являясь послом, делал нам гадости, какие только мог: портил наши отношения и не только не способствовал их улучшению, но замораживал любые инициативы. Не знаю, получал ли он какие-то указания из Вашингтона по данному поводу или же тут была его личная инициатива… Думаю, что он сам все это выделывал, не желая улучшения наших отношений. Так что мы поверили немецкой информации о Болене.

Мне припоминается также человек по фамилии Арнольд, представитель какой-то германской земли[510]. Потом он возглавлял Аденауэровские профсоюзы. В ходе переговоров на официальных приемах у меня появилась возможность поговорить с ним. Арнольд больше остальных проявлял интерес к заключению договора, смягчению и нормализации наших отношений. Особую позицию занимал социал-демократ Шмидт. О Кизингере же у меня не сложилось тогда какого-то впечатления. Думаю, что он был правой рукой Аденауэра и никаких разногласий с ним во взглядах на возможность заключения договора не имел, тем более по линии «уступок Советам», как они говорили.