Воспоминания. Время. Люди. Власть. Книга 2

Бывало, когда я ехал, мне жалко было смотреть на них. Я их понимал и если бы был на их месте, то, наверное, протестовал бы настойчиво и открыто. Но все мы были рабы формы: раз сделали такую встречу одному, то надо сделать такую же и другому, иначе – дискриминация! И у меня возникла мысль о том, как бы нам перейти к иной форме выражения своего отношения к гостям, как на Западе. Там никто не выводит народ, там его некому, да и невозможно выводить. Кто хочет, тот сам может выйти и глазеть, хочет – рот раскрыть, хочет – зубы стиснуть, это дело встречающих. А у нас нельзя сказать, что люди вышли по собственному желанию. Во-первых, их выводят, а во-вторых, им за это сохраняется заработная плата, так что некоторые выходят даже с охотой, если стоит хорошая погода. Почему бы и не пройтись? Не поглазеть на гостя, черного, коричневого или белого? Все равно экзотика. А иной раз такая экзотика, с которой наши рабочие и служащие не встречались! Я тут осуждаю прошлое и не одобряю то настоящее, которое еще продолжается, как у нас было заведено прежде.

Знал, конечно, что в США и других странах практикуется и такая встреча, когда выходят с плакатами, на которых видны резкие надписи, протестующие против какого-то гостя, или карикатуры на прибывших. Одним словом, форма протеста проявляется в публичном выражении несогласия с прибытием гостя. Тут я такого не замечал, такого не было. Могут сказать, что недоброжелателей убрала полиция. Нет, полагаю, что их просто не было. Видимо, американцы относились к нам с терпением: посмотрим, что выйдет, что это за такой-сякой гусь лапчатый, возглавляющий их правительство, интересно взглянуть на него или услышать. Поскольку враждебных к нам сил в США и было, и имеется достаточно, то сказать, что нас встречало радушием все население, было бы глупо и наивно. США – наиболее ярко выраженное классовое государство, где имеется все, от нищеты до абсолютного изобилия. Поэтому нас, представителей трудящихся и социалистического государства, не могут все там приветствовать одинаково. Мы вообще-то были подготовлены ко всему, и я объясняю сдержанность публики каким-то выжиданием, а может быть, проявлением уважения к своему президенту, так как я являлся его гостем. Я-то ехал в президентской машине вместе с ним. Может быть, и это сдерживало народ.

Мы поехали с аэродрома прямо в предоставленную нам резиденцию. Президент ненадолго оставил нас отдохнуть, а спустя какое-то время я прибыл с первым визитом в Белый дом. Отдыхая, я получил информацию от посла Меньшикова о том, как реагировала печать на мой приезд. Он сообщил также об интервью в газете, данном вице-президентом США Никсоном[566]. Прямого выпада против нашей страны и против меня как представителя Советского государства там не было, но присутствовали всяческие старые недоброжелательные высказывания, обычно присущие Никсону. Я к этому уже привык, много читал раньше об этом. Он допускал в своих статьях и собеседованиях и более резкие выражения. Тем не менее, меня возмутила бестактность, допущенная по отношению к гостю президента сразу же в день прибытия. В своем интервью Никсон настраивал народ насчет того, «как нужно понимать» приезд Хрущева. Именно это возмутило меня.

Когда я приехал в Белый дом, Эйзенхауэр встретил меня у дверей своего кабинета. Мы зашли туда, уселись. С его стороны присутствовал тот же Никсон, а с нашей – Меньшиков и Громыко. Как только мы обменялись с президентом приветствиями, как положено делать в таких случаях, я тут же, что называется, взорвался и сказал: «Господин президент, не могу не выразить своего изумления и негодования». Он насторожился. «Ваш заместитель, вице-президент господин Никсон, позволил себе в день моего приезда бестактность: давая интервью, употребил недопустимые выражения». Эйзенхауэр изумленно взглянул на Никсона, и я понял, что президент этого не знал. Видимо, еще не успел просмотреть газеты. К слову сказать, не знаю, читал ли он вообще аккуратно газеты? У меня-то сложилось впечатление, что он царствовал, а не управлял. Наверное, ему готовили подборки вырезок. Когда он посмотрел на Никсона, тот кивнул головой, подтвердив мои слова. Не помню, что конкретно тогда сказал мне Эйзенхауэр, что-то успокоительное. Однако я видел недовольство на его лице в связи со случившимся.