Воссоединение

Даже князь и барон поначалу оставили его в покое, но где-то через неделю после его появления в классе вся наша «знать» подошла к нему на перемене после второго урока. Я видел, как это происходило. Первым заговорил князь, потом – барон, а за ним – фрайхерр. Я расслышал лишь несколько слов: «Моя тетя фон Гогенлоэ», «Макси говорит» (кто такой Макси?). Прозвучали и другие имена, очевидно знакомые участникам разговора. Какие-то вызывали всеобщее веселье, какие-то произносились с почтением и чуть ли не шепотом, словно в присутствии королевской особы. Но эта rencontre[9] вроде бы ни к чему не привела. Встречаясь в классе, они кивали друг другу, улыбались и обменивались парой вежливых фраз, однако Конрадин по-прежнему держался особняком.

Через пару дней пришел черед нашего классного «бомонда». Так мы называли компанию из трех мальчишек: Ройтера, Мюллера и Франка, – которые все время держались вместе и больше ни с кем не общались, поскольку считали себя единственными во всем классе, кому суждено заявить о себе миру и оставить свой след в истории. Они посещали оперу и драматические спектакли, читали Бодлера, Рембо и Рильке, вели беседы о паранойе и подсознании, восхищались «Портретом Дориана Грея», «Сагой о Форсайтах» и, конечно, друг другом. Отец Франка был богатым фабрикантом, и вся троица регулярно собиралась у него дома, где бывали актеры, актрисы, художник, который периодически ездил в Париж «повидаться с другом Пабло», а также дамы с писательскими амбициями и обширными связями в литературных кругах. Им разрешалось курить, и они называли актрис не по фамилиям, а по именам.

Единодушно решив между собой, что фон Хоэнфельс достоин войти в их круг избранных, они, хоть и не без волнения, подошли к нему после уроков. Франк, самый смелый из них, обратился к нему на выходе из класса, пробормотал что-то насчет «нашего маленького салона», поэтических чтений, необходимости держать оборону против profanum vulgus[10] и добавил, что они почтут за честь, если он присоединится к их Literaturbund[11]. Хоэнфельс, который впервые услышал о существовании «бомонда», вежливо улыбнулся, сказал, что «вот прямо сейчас» он жутко занят, и поспешно ушел – к вящему разочарованию трех волхвов.

Глава 3

Не помню, когда именно я решил, что Конрадин станет моим другом, но в том, что мы с ним непременно подружимся, я даже не сомневался. До его появления мне было не с кем дружить. Никто из ребят в нашем классе не дотягивал до моего романтического идеала возвышенной дружбы, никто меня по-настоящему не восхищал. Рядом не было никого, кому я мог бы довериться, ради кого был готов умереть, – никого, кто понял бы мою потребность в безоговорочной искренности, верности и самоотверженности. Мои одноклассники, все до единого, казались мне более-менее простоватыми, скучными и заурядными швабами, лишенными всякого воображения, – даже «бомонд» не составлял исключения. В основном это были приятные, славные ребята, и я хорошо с ними ладил. Но как я не питал к ним какой-то особой симпатии, так и они не питали особой приязни ко мне. Никто не приглашал меня в гости, и я никого не приглашал к себе. Вероятно, одна из причин моей отчужденности от остальных была связана с их чрезмерной практичностью. Они все уже знали, кем хотят стать после школы: адвокатами, учителями, военными, священниками и банкирами. Я единственный еще не выбрал себе призвание. У меня не было никаких мыслей – только смутные грезы и еще более смутные устремления. Я знал лишь одно: я хочу путешествовать, и искренне верил, что когда-нибудь стану великим поэтом.

Я не сразу решился написать эту фразу: «друг, ради которого я готов умереть». Но даже теперь, по прошествии тридцати лет, я убежден, что это не было преувеличением, и я действительно был готов – даже рад – умереть ради друга. Принимая как должное постулат, что dulce et decorum pro Germania mori[12], я согласился бы и с утверждением, что умереть pro amico[13] тоже dulce et decorum. В возрасте от шестнадцати до восемнадцати лет некоторые мальчишки сочетают в себе наивную неискушенность, сияющую чистоту тела и духа – и страстную потребность в абсолютной и беззаветной привязанности. Как правило, это быстро проходит, но воспоминание о давнем переживании – ярком, пронзительном, неповторимом – остается с тобой навсегда. Остается как ценный жизненный опыт.

Глава 4

Тогда я знал лишь одно: он будет моим другом. В нем все было прекрасно, все меня привлекало. Прежде всего, его славное имя, которое выделяло его – для меня – среди всех остальных, включая наших «фонов-баронов» (точно так же я был бы скорее очарован герцогиней Германтской[14], чем мадам Менье[15]). Его гордая стать, безупречные манеры, его элегантность и приятная внешность – они никого не оставили бы равнодушным! – все однозначно указывало на то, что я наконец-то нашел человека, который полностью соответствует моему идеалу настоящего друга.