– А что, по-твоему, честно? – тяжело дыша, спросил Майк. – Пятеро на одного?
– Нечестно, – повторил Питер, словно не расслышал вопросов Майка.
Майк посмотрел на Виктора, увидел тревогу в его глазах. Виктор хотел что-то сказать, но тут к воротам подоспели и остальные.
– Открывай, ниггер! – проревел Генри и начал трясти ворота с такой силой, что Питер удивленно вытаращился на него. – Открывай! Открывай немедленно!
– Не открою, – ровным голосом ответил Майк.
– Открывай! – рявкнул Рыгало. – Открывай, гребаная обезьяна!
Майк попятился от ворот, сердце гулко стучало в груди. Он не помнил, чтобы когда-нибудь так боялся, так расстраивался. Они выстроились вдоль ворот, кричали, обзывали прозвищами, которых он никогда не слышал: ночная вошь, черножопый, обезьянья харя и всякими другими. Он не обратил внимания, как Генри достал что-то из кармана, потом чиркнул о ноготь деревянной спичкой… но когда что-то круглое и красное перелетело через ворота, инстинктивно отпрыгнул, поэтому «бомба с вишнями» разорвалась слева от него, подняв облако пыли.
Взрыв заставил их на мгновение замолчать. Майк, не веря своим ушам, смотрел на них, они – на него. На лице Питера Гордона отражался шок, даже Рыгало, и тот, похоже, начал соображать, что пахнет жареным.
«
Он попятился еще на два или три шага, а потом Генри Бауэрс сказал:
– Я убил твою собаку, ниггер.
Майк застыл с таким ощущением, будто ему в живот запустили шаром для боулинга. Он посмотрел в глаза Генри Бауэрса и увидел, что тот сказал чистую правду: он убил Мистера Чипса.
И этот момент истины растянулся для Майка чуть ли не на вечность – глядя в безумные, заливаемые потом глаза Генри, на его почерневшее от ярости лицо, он впервые понял так много: среди прочего и то, что Генри гораздо безумнее, чем Майк даже мог себе представить. А прежде всего он осознал, что мир жесток, и факт этот даже в большей степени, чем правда о смерти собаки, заставил его крикнуть:
– Ты вонючий белый мерзавец!
Генри завопил от ярости и атаковал ворота, полез наверх, демонстрируя ужасающую силу. Майк задержался еще на мгновение, чтобы убедиться, что тот взрослый голос – настоящий, и да, так оно и вышло: после недолгого колебания остальные рассредоточились и тоже полезли на забор.
Майк повернулся и помчался через грузовой двор, черная тень билась у его ног. Товарный поезд, который видели Неудачники, когда пересекали Пустошь, давно уже уехал, и не единого звука не долетало до ушей Майка, за исключением собственного дыхания да мелодичного позвякивания сетки забора, через который перелезали Генри и остальные.
Майк уже бежал через три ряда железнодорожных путей. Его кроссовки отбрасывали шлак, куски которого валялись между рельсами. Он споткнулся и упал, пересекая вторые пути, почувствовал, как боль вспыхнула в лодыжке. Поднялся и побежал дальше. Услышал грохот: Генри спрыгнул вниз с вершины забора.
– Щас я доберусь до тебя, ниггер! – проревел он.
Здравомыслящая часть Майка решила, что теперь его единственный шанс – Пустошь. Если он доберется туда, то сможет спрятаться в кустах, в бамбуке… или, если станет совсем уж плохо, залезть в одну из дренажных труб и переждать там.
Он мог все это сделать, да, возможно… но в груди разгорелась жаркая искра ярости, напрочь лишенная здравомыслия. Он мог понять, почему Генри при первой возможности гнался за ним, но Мистер Чипс?.. Убить Мистера Чипса? «МОЯ СОБАКА – не ниггер, ты, вонючий мерзавец», – на бегу думал Майк, и распиравшая его злость нарастала.
Теперь он слышал другой голос, голос своего отца:
Майк бежал по прямой к складам-ангарам. За ними возвышался еще один проволочный забор, отделявший грузовой двор от Пустоши. Он намеревался перелезть через этот забор и спрыгнуть на другую сторону. Теперь же повернул направо, к гравийному карьеру.