«Восстанет цесарь в опустевшей земле»: люди, время и пространство русской истории. К 70-летию профессора Н.С. Борисова. Сборник научных статей

И дело даже не в скромности экскурсов в семейную генеалогию – в вышедшей одновременно с «Чувством Родины» части воспоминаний советского вождя под названием «Жизнь по заводскому гудку» находим примечательную географическую оплошность. Леонид Ильич утверждал, что в посёлок Каменское его отец Илья Яковлевич Брежнев прибыл со своей родины, «из Курской губернии, из деревни Брежнево Стрелецкого уезда»14. Но никакого Стрелецкого уезда в Курской губернии никогда не было, хотя авторы брежневских жизнеописаний пишут об этом до сих пор, а были две Стрелецкие волости, в уездах Курском и Старооскольском. Деревня Брежнево по сей день существует в Курском районе, хотя проживает в ней уже меньше 50 человек, сохранился даже Брежневский сельсовет, правда, с центром в другой деревне – Верхнекасиново. Деревне Брежнево так и не удалось снискать славы другой курской деревни – Калиновки, что ныне в Хомутовском районе, откуда родом был Никита Сергеевич Хрущев.

Сравнение текстов 1981 и 2010 гг. не оставляет никаких сомнений в том, чьё чувство Родины, генерального секретаря ЦК КПСС или профессора Московского университета, глубже и осознаннее. У Николая Сергеевича зримое преимущество перед Леонидом Ильичом и в стилистике выражения этого чувства, его книга на протяжении всех четырехсот с лишним страниц читается с неослабевающим интересом и пользой уму, чего, к сожалению, нельзя сказать о замышлявшихся как обязательное чтение для миллионов советских людей и писавшихся осознанно в популярном ключе группой профессионалов словесного цеха мемуарах советского лидера.

Более чем уместно также и сравнение глубины погружения Н. С. Борисова в родной для русского путешественника XIX в. Глубина эта живо и явственно чувствуется с первой же страницы повествования, и порукой тому не только обширная, по-настоящему эрудитская источниково-литературная база из 221 позиции, но и уместное, грамотное, высокопрофессиональное прочтение мемуарного наследия эпохи и прочих примкнувших к нему документальных и художественных материалов. Главное же, что многие упомянутые в книге пути русского бездорожья самим Николаем Сергеевичем исхожены лично и тщательно, что даёт дополнительный импульс погружению в позапрошлое столетие – даже в сравнении с теми, кому удавалось проникнуть во многие значимые события века с прилежанием книжного червя.

Логично сопоставить творческую манеру нашего современника с крупнейшим польским знатоком российского XIX столетия – неутомимым Яном Кухажевским (1876–1952), опубликовавшим свои изыскания по эпохе от Николая I, одного из главных персонажей и повествования Н. С. Борисова, до Александра III в семи объёмистых томах, увидевших свет в межвоенный период15. Эрудиция польского автора, заставшего позапрошлый век и лично, и привлекшего значительные для своего времени массивы источников, включая подзабытых уже в то время историков и литераторов второго и третьего ряда, несомненна. Но внушительному многотомнику реально не хватает именно того, чему посвящена книга нашего современника – ощущения сопричастности к историческому процессу.

Кухажевский подробнейшим образом останавливается на реалиях николаевской эпохи, вынеся её в название первого тома своего сочинения и многажды возвращаясь к ней в томах следующих. Ряд основополагающих выводов обоих авторов совпадает, равно как и их склонность прибегать в поисках своих обобщений к утончённому перу А. И. Герцена. Польский исследователь, скажем, с удовольствием бы подписался под меткой характеристикой российского историка о времени Николая Павловича, допускающей и расширительное толкование на многие некраткие правления отечественной истории: «Его долгое царствование (1825–1855) характеризуется отсутствием на правительственном уровне свежих идей и ясных перспектив»16.

Но такого вовлечённости важного ракурса, сквозь дорожную пыль, в тысячах страниц текста Кухажевского мы не обнаружим: «Среди других парадоксов русской жизни иностранцев поражало присущее России сочетание плохих дорог со всеобщей страстью к быстрой езде. Тон задавал сам император Николай Павлович. Он вообще был самым неутомимым русским путешественником своего времени. Подсчитано, что в период с 1825 по 1850 г. он в среднем проезжал по 5500 вёрст ежегодно. Его стремительные рейды по России приводили в трепет провинциальных чиновников и военных. Царь очень ответственно относился к своим обязанностям и желал лично следить за порядком в империи»17. За польского автора и впрямь можно порадоваться: сделавшему неплохую адвокатскую карьеру в Варшаве в последние годы существования Российской империи не суждено было познать ни Владимирку как шоссе повстанческих энтузиастов, ни сибирские достопримечательности глазами ссыльных и политкаторжан. Но и вовлёченности в эпоху вживую Кухажевскому при всей его кипучей эрудиции всё же не хватает, не говоря уже о том, что его чувство Родины в исследовании российской истории если и помощник, то уж никак не надёжный.