Восстание

— Мы расположились в домах, что в долине, у подножия горы.

Лисса Готенбодт закрыла глаза. Она четко представила себе просеку, по обеим сторонам которой росли высокие ели, увидела выкрашенные в коричневый цвет деревянные каркасы фахверковых домов с их крутыми, крытыми серой черепицей крышами, которым не страшен был ни один снегопад, и на нее повеяло запахом леса и травы, на которой она валялась с Альфонсом Херфуртом под сенью густых ветвей. На лице его тогда была белая гипсовая повязка, которая доходила ему до плеч. Взгляд его задумчивых глаз блуждал где-то в далеком небе. Время от времени в них вспыхивал едва заметный огонек. А Готфрид Готенбодт? Он находился от нее не так далеко, как Херфурт, хотя его и отделяли от нее целых два горных массива — Фихтельбергские горы и Баварский лес с их ущельями и вершинами да малочисленными дорогами, ведущими прямо в Вальденберг. Нет, нет, Готфрид не был от нее слишком уж далеко, но, подобно далекой звезде на небосклоне, он был едва заметен среди всех этих больших и малых фюреров и в то же время казался гигантом в своей части в Зонтхофене. Там под его началом постоянно шла подготовка все новых и новых вояк, от которых не требовалось ничего другого, кроме умения стрелять, орать и в довершение всего верить в то, во что никто больше не верил. Каждый, кто выходил из стен этого заведения, удостаивался звания офицера национал-социалиста и проклятия огромного числа солдат. Но ведь и унтер-офицер Херфурт тоже сыпал проклятиями! Он проклинал доктора, который удалил ему в вальденбергском лазарете из плеча осколок от бомбы и при этом радостно воскликнул: «А тебе, парень, чертовски повезло! У тебя же все кости целы!» Позже Херфурт проклинал ревнивую медсестру, которая мешала ему целоваться с санитаркой Лиссой. А когда ему удавалось часа на два вырваться из стен лазарета, он проклинал Готенбодта, который отбил у него Лиссу. Сейчас она боялась повторения тех дней, когда Готенбодт приказывал ей являться в Зонтхофен. Иногда он и сам внезапно жаловал к ней. Его привозили обычно на большом грузовике. Готенбодт любил власть, силу, был недоверчив. Когда он, бывая у них, болтал с ее отцом о разных гешефтах, он был еще терпим. Иногда после таких дебатов он появлялся в ее комнате пьяным. В те минуты она испытывала к нему отвращение и в то же время боялась его. Она вспоминала тогда Херфурта. Просто так. У нее в голове и мысли не было, что их взаимоотношения могут во что-то вылиться. А иногда, опасаясь, что о ее связях с Херфуртом могут узнать, она, замирая от страха, желала Готенбодту смерти. И вот однажды Готенбодт застал их вместе. В палате Херфурта, в лазарете. Застал совершенно неожиданно. Вел он себя при этом абсолютно спокойно. Сделал только кивок головой в сторону двери. Для Лиссы это было равносильно шоку, она не смогла даже оправдываться. Готенбодт никогда больше не вспоминал об этом. Только раньше срока уехал к себе в Баварию. А через три недели бывший врач вальденбергского лазарета оперировал уже под артиллерийским обстрелом тысячу километров восточнее. И все же Херфурт перехитрил Готенбодта. С его слов ему выписали в лазарете документы для направления в часть, которая уже несколько месяцев не существовала. А Готенбодт продолжал надрывать свои голосовые связки в Зонтхофене, изливая свою злость на молодых призывников — будущих офицеров, которые все еще верили в то, во что уже давно верить было нельзя. Лисса сначала боялась, что он может ей все же отомстить (об изощренности его методов она хорошо знала), однако постепенно чувство страха сменилось у нее убеждением: за зло платят тем же. Весной сорок четвертого она сказала как-то Готенбодту, хотя у нее и не было никаких фактов: «Ты крутишь с другими!» Покраснев и испугавшись, он действительно сознался. Лисса торжествовала. Однако преждевременно. Готенбодт был еще достаточно силен. Он пригрозил Лиссе, что навсегда заткнет ей рот, если она устроит ему скандал. И она струсила, примолкла, хотя и грезила Херфуртом, которого с лета сорок третьего действительно любила. Писем она ни от кого не получала — ни от Херфурта, ни от Готенбодта. Окунувшись с головой в работу, она выписывала счета и спорила с извозчиками. В лазарете оперировали другие молодые врачи, за больными ухаживали другие санитарки.

— Ну, зайдем в дом! — распорядился Таллер. — Мне нужно поспать и поесть! Этой ночью я не думаю возвращаться.

14

Без малейшей надежды на успех священник Зигфрид Пляйш брел по улицам города. За ним тяжелой походкой неотступно следовал каменотес. Тому казалось, что вроде бы сам бог послал ему Пляйша. Конечно, в лучшие времена можно было бы иметь и иного сподвижника, но скудность в мужчинах в те дни лишала его возможности выбора.