Восстание

— Скажите что-нибудь, от ваших молчаливых кивков можно с ума сойти!

— Я все понял, — сказал Цукман.

— Ну то-то!

— Могу я спросить, что будет с железной дорогой, если такие, как вы?..

— На этот вопрос я могу вам дать точный ответ. В первую очередь я ликвидирую название «Германская имперская дорога». Не будет свастики на вагонах, у железнодорожников не будет старой формы и старых фуражек. Чиновников на железной дороге тоже не будет. Я придумаю новое название дороги, ну, например: «Антифашистская железная дорога». Или что-нибудь в этом роде…

— И вы собираетесь один руководить всей Германской имперской дорогой? — явно с издевкой спросил Цукман.

Музольт уловил издевку, но, чтобы не взорваться от бешенства, начал смеяться, а сам лихорадочно искал в голове подходящий ответ. Наконец он сказал:

— Ты думаешь, я действую один? Ерунда! Ты заблуждаешься! — И Музольт опять рассмеялся.

Потом все замолчали. Стало тихо-тихо.

— Значит, сначала я должен удалить с территории станции всех беженцев? — переспросил Цукман. — А что потом?..

— В первую очередь удалить беженцев, — подтвердил Музольт.

— Это значит лишить бедняг крыши над головой, выгнать их всех под открытое небо и тем самым еще больше отравить им и без того несладкую жизнь?

— Да! Да! Да!

В глубине души Музольт проклинал Раубольда за то, что тот назначил его комендантом станции, и злился на самого себя. У него было такое чувство, что он наделал целый ряд глупостей, которые тяжким бременем легли на его плечи. Правда, он выполнил задание Раубольда — занял вокзал, точнее, кабинет Цукмана. А что ему делать дальше? Ведь от следующего решения зависел его авторитет!

— А что вы намерены делать со мной? — спросил Цукман. — Вам известно, что я состоял в нацистской партии, однако вы хорошо знаете, что я ничего противозаконного не делал.

— Мы это знаем.

— Тогда защитите меня.

— Этого я вам обещать не могу, — уклончиво ответил Музольт, чувствуя, что этого Цукмана стоит немного припугнуть и лучше держать его в неизвестности.

— Я ведь тогда и рта не раскрыл, когда взорвались цистерны с горючим.

— А что вы об этом знали, господин чиновник?

— Ничего, но я догадывался…

— Негодяй!..

— Я вам еще понадоблюсь!

— Да, конечно, — ответил Музольт. — Вы нам еще понадобитесь, но только не думайте, что вы и впредь будете руководить всей работой станции.

В этот момент дверь распахнулась, и в кабинет ввалились двое из группы Музольта, ведя Кальмуса.

— Здесь он будет в большей безопасности, — сказал один из них. — А то на улице крестьяне требуют его освобождения. Может, теперь они успокоятся.

Музольт взял в руки фонарь «летучая мышь» и, подняв его над головой, осветил лицо Кальмуса.

— Если вы будете подстрекать своих людей… — медленно начал Музольт.

— Как я могу их подстрекать, когда вы меня задержали как преступника?.. Все вы это придумали! — закричал вдруг Кальмус. — Ничего вы не знаете! Вам пора бы научиться разбираться в людях! Вы — странный, взбалмошный человек! У вас в голове — хаос. Вы забили себе голову мыслями о какой-то революции, а сами стреляете и убиваете!

— Вы мне здесь не орите! — оборвал его Музольт.

Фонарь в руке Музольта качался, будто во время бури. Музольт медленно опустил его, и на лица присутствующих упали глубокие тени.

Наступила долгая, томительная пауза.

— Если вы его сейчас отпустите, на станции сразу же станет тихо, — первым нарушил молчание Цукман, кивнув головой в сторону Кальмуса. — Если мы вместе поразмыслим, то сможем быстро навести порядок на станции. Беженцы пока могут оставаться в вагонах…

— Сколько паровозов стоит под парами? — перебил его Музольт.

— Всего лишь один маневренный паровоз.

Музольт повернулся к товарищам, стоявшим позади Кальмуса, и сказал:

— Пусть все паровозы дадут гудки. Пусть жители города знают, что мы победили.

Цукман и Кальмус усмехнулись, но, к счастью, Музольт не заметил этой усмешки.

Через пять минут над железнодорожными путями раздались визгливые гудки маневренного паровозика. Гудки раздавались через каждую секунду, и их хорошо было слышно в городе, а эхо отдавалось в близлежащих горах.

3

Утро было холодным, и Раубольд замерз. Холодок заползал за шиворот. Поврежденная рука и парализованное колено ныли. Услышав выстрелы со стороны железнодорожной станции, Раубольд подумал: «Ну, Музольт уже действует как комендант станции. Человек он надежный: все, что задумает, всегда сделает». Услышав паровозные гудки, Раубольд понял, что и на станции одержана победа. Все это радовало.

Раубольд с нетерпением ждал наступления утра. При свете дня все выяснится и будет видно, окончательно ли они победили.

Небо на востоке заалело. Наступающий день обещал быть солнечным. Городу Вальденбергу нужны были и солнце, и порядок.

Распространились слухи, будто коммунисты встретили сопротивление. В городе слышалась перестрелка. Слухи ползли самые невероятные. Однако все шепотом называли одну фамилию. Называть ее вслух боялись: ведь и у стен бывают уши. «Хайнике, Георг Хайнике…»

— Это тот самый Хайнике, который в тридцать третьем?..

— Он самый.

— А разве его тогда не расстреляли?

— Нет, он остался в живых.