Восстание

Ентц в этот момент думал не о своем авторитете, а только о том, как объяснить советским солдатам цель своего приезда. Он подумал: если словами тут ничего не объяснишь, может, стоит прибегнуть к небольшой хитрости. Стыдного в этом ничего нет. Позже можно будет признаться, что у него не было другого выхода. Можно будет сказать: «Вы не поняли, что мы ваши друзья. Вы проявили по отношению к нам явное недоверие, а я никак не мог показать вам свое дружелюбие». Но Ентц не знал, к какой именно хитрости он должен прибегнуть, чтобы его поняли.

Он полез в карман и вытащил оттуда свое удостоверение бургомистра, раскрыл его и протянул русскому часовому. Их руки чуть не соприкоснулись, а взгляды скрестились. Нельзя было сказать, что это были дружелюбные взгляды.

Ентц держал удостоверение в руках, а русский не собирался брать его. Они все еще мерили друг друга взглядами, но разве можно по одному взгляду понять, чего именно хочет человек?

Потом русский взял удостоверение в руки и начал читать, однако по выражению его лица было видно, что он ничего не понимает. Русский особенно внимательно рассматривал подпись доктора Каддига, но что она могла сказать ему?

Солдат вернул Ентцу удостоверение с таким видом, с каким отдают пустую, ничего не значащую бумажку.

— Он не понимает по-немецки, — проговорил Хиндемит. — Точно так же и ты не смог бы прочесть русский документ, если бы тебе его дали. Мы сейчас по отношению друг к другу похожи на безграмотных.

Тогда Ентц подал часовому свое удостоверение личности с фотографией.

Часовой долго сравнивал фотографию с оригиналом. На это ушло несколько секунд. И вдруг русский увидел печать со свастикой: вмиг его лицо покраснело, он разорвал удостоверение на мелкие клочки и бросил их через шлагбаум. Повернувшись к остальным солдатам, которые стояли в отдалении, он громко крикнул:

— Фашист!

Ентц энергично замахал рукой, пытаясь объяснить, что никакой он не фашист.

«Ентц — не Раубольд, — думал в это время о бургомистре Хиндемит. — Раубольд, тот не выдержал бы и в сердцах крикнул: «Сам ты фашист!» Но Раубольд каким-нибудь образом да объяснил бы русским, чего именно мы хотим. А Ентц слишком вежлив и деликатен…»

Хлопая ладонью по шлагбауму, Ентц быстро-быстро говорил:

— Товарищи, мы так ждали этого дня! Так ждали! Мы верили в то, что он рано или поздно придет! Мы ждали вашего прихода! И вот вы здесь, почти совсем рядом с нашим городом, в котором вас еще нет. Сейчас между вами и нами нет разницы. Мы хотим поговорить с вами! Мы хотим высказать вам свою благодарность за все, но со своей стороны ждем от вас, по крайней мере, внимания!

Часовой, выслушав эту горячую речь, ничего не понял. Он склонил голову набок, сощурил глаза, посмотрел на солнце и, поправив обеими руками автомат на груди, медленно спросил:

— Никс фашист?

Ентц замотал головой.

Из группы солдат кто-то выкрикнул несколько слов, но ни Ентц, ни Хиндемит их не поняли. Часовой в ответ крикнул одно слово: «Давай!»

Спустя несколько минут русский солдат привел к шлагбауму женщину, невысокого роста и тонкую, как былинка. На ней были военная форма и миниатюрные сапожки.

— Куда вы хотите проехать? — спросила их женщина на немецком языке и, прежде чем Ентц успел ответить, добавила:

— Сюда вас не пропустят.

Ентц вежливо поклонился переводчице и сказал:

— Я первый антифашистский бургомистр города Вальденберга. Мы подняли восстание и победили. Мы установили в нашем городе антифашистскую власть, вооружили рабочих. Сейчас мы нуждаемся в советах и помощи, поэтому и хотели бы поговорить с каким-нибудь офицером Советской Армии.

Женщина долго переводила русским то, что сказал ей Ентц, и Ентцу вдруг стало как-то не по себе. Он просто испугался: ведь восстание, которое они организовали, было, по сути дела, еще не завершено.

— Солдаты проводят вас в русскую комендатуру, — объяснила Ентцу переводчица. — Без разрешения русского коменданта вы не имеете права ездить, куда хотите.

Часовой поднял шлагбаум. Хиндемит сел за руль, двое русских солдат с трудом уместились на заднем сиденье крохотного автомобиля мясника, положив автоматы себе на колени. Машина проехала незримую линию, которая являлась теперь границей и которой не было каких-нибудь пять суток назад. Вот так все и случилось, и не было никаких объятий, о которых мечтал Ентц.

Хиндемит ехал небыстро, так как его никто не торопил, да он и без того понял, что спешкой сейчас ничего не добьешься. Время от времени он поглядывал в окошко и удивлялся; казалось, они ехали по совершенно чужой земле: на полях виднелись фигурки крестьян, сажающих картофель. Весна в этом году была поздней, и поэтому к посеву приступили позже обычного.

«Интересно, кто дал им посевной картофель? — думал водитель. — В Вальденберге никто ничего не сажает, да и самих крестьян нигде не видно. А антифашистские органы власти еще не отдали соответствующего распоряжения на проведение посевной кампании».

18