Восстание

На фронте стало еще хуже — все генералы перессорились. Они не могли согласовать своих точек зрения на то, как надлежит вести войну: Дитерихс требовал немедленного отвода разбитой армии за Тобол и поголовной мобилизации городских жителей; Лебедев желал немедленно наступать всеми наличными силами; Сахаров не хотел ни отступать, ни наступать, он хотел держаться на прежних рубежах, изматывая наступающего противника, а генерал Пепеляев, потерявший добрую половину своих войск, рукой махнул на всякую стратегию и занялся политикой, втайне мечтая заменить обанкротившегося Колчака своим братом — министром внутренних дел.

Колчак принял сторону Лебедева. Ему нужна была победа, победа во что бы то ни стало, хоть видимость победы, чтобы укрепить пошатнувшееся доверие союзников. Лебедев знал это и рискнул. Он предложил дать бой под Челябинском. Он представил адмиралу хитро разработанный план операции и карту грядущего сражения, карту с нарисованным «мешком», в который должны были попасть наступающие красные войска под фланговые удары белых дивизий.

Колчака так увлекла идея сражения, и ему так понравился нарисованный на карте «мешок», что он не пожалел отдать в распоряжение Лебедева последний резерв — три сибирские еще не вполне сформированные дивизии.

Протесты осторожного Дитерихса только раздражали Колчака. Он отмахивался от них, как отмахивается суеверный человек от не во-время под руку сказанного слова, и подготовка к операции началась.

На карте, снова превращенной в шахматную доску, снова передвигались тяжелые и легкие фигуры дивизий, полков, батальонов, снова нацеливались удары и снова загипнотизированные своим планом штабные офицеры передвигали за противника фигуры и принимали за него те решения, которые были им выгодны.

Но сколько ни старались генералы и офицеры предусмотреть все возможные варианты развивающегося сражения, жизнь внесла свои поправки и вдребезги разбила замысел белого командования. На карте войны снова появилась не учтенная генералами сила — воля народа — и опрокинула их глубокомысленные расчеты. В самый решительный момент боя в тылу белых восстали челябинские рабочие. Их было несколько тысяч. Восстание рабочих решило участь всей операции. Сражение было проиграно. Колчаковские войска, оставив на поле боя тысячи убитых и пятнадцать тысяч сдавшихся в плен, побежали по пути когда-то намеченного Дитерихсом планового отступления за реку Тобол.

Лебедев пал, Дитерихс возвысился. Теперь он был назначен начальником штаба верховного главнокомандующего и приехал в Омск. Выполнять ему свой план отвода войск не пришлось — войска были уже за Тоболом, оставалось только провести мобилизацию мужского населения городов. И Дитерихс занялся мобилизацией. Он рассчитывал, что Тобол — превосходный рубеж для обороны, что новое наступление будет еще не скоро и что ему, мобилизовав поголовно всех мужчин в городах, удастся создать резервы, без которых армия была на грани катастрофы.

Но Дитерихс ошибся. Не прошло и двух недель, еще не была закончена мобилизация, а Колчак уже отдал приказ вновь готовиться к контрнаступлению.

Адмирал торопился, и торопился он не без оснований. В ставке стало известно, что из Владивостока на запад выехал со специальными поручениями президента Вильсона американский посол в Китае мистер Моррис и что Морриса, как военный эксперт, сопровождает командующий американскими экспедиционными войсками генерал Грэвс.

Сообщил об этом Колчаку его министр иностранных дел Сукин.

— Я придаю визиту посла Морриса немаловажное значение, — сказал он, добившись внеочередной аудиенции у Колчака. — Сдача Челябинска обеспокоила американцев. Насколько мы осведомлены, Моррис получил от президента широкие полномочия. Его доклад послужит, основой для выработки американской политики, отвечающей требованиям момента…

— Требованиям момента… — повторил Колчак. Он смотрел на Сукина, нахмурившись, и старался разгадать, что подразумевает министр под «требованиями момента». Он был и рад приезду Морриса, от которого рассчитывал получить помощь, и боялся встречи с ним. Во время разговора с Сукиным у него не раз мелькнула мысль: «А не кроется ли здесь какой-нибудь подвох? Не связано ли это с Гайдой? Не Гайда ли постарался очернить меня в глазах союзников?»

Приезда Морриса он ждал, как ждет управляющий, у которого далеко не все в порядке, приезда строгого хозяина. Он знал, что это ревизия, и боялся ее. Дела были незавидные: бежавшая за Тобол армия еще не была приведена в порядок; мобилизация, объявленная в прифронтовых городах, проходила отвратительно — никто не являлся на призывные пункты добровольно, пришлось устраивать облавы и приводить призывников под штыками; карпаторусы, вызвавшиеся добровольно идти на фронт, обманули и до боя все поголовно перешли на сторону красных. Все было из рук вон плохо.

«Как отнесется ко всему этому Моррис? — думал Колчак. — Поймет ли он или, так же как Гайда, во всем обвинит меня? Может быть, и он поддерживает Гайду…»