Восстание

И Пляйш крепко схватил Грегора за руку. Каменотес не знал, что и предпринять. Он понимал опасность своего положения, но не хотел вырываться силой: ведь перед ним был не нацист, а священник.

Качаясь, к Грегору подошел Шрайтер. Глаза его налились кровью, верхняя губа обнажала уродливые зубы. Резко оттолкнув священника, он схватил Грегора и вытащил его на середину комнаты. Напрягаясь и кряхтя, он потряс Грегора и прокричал:

— Кучер Шрайтер был когда-то дрянью, но ты еще дряннее!

И Шрайтер дважды ударил Грегора по лицу. Каменотес попятился и плюхнулся в кресло, в котором только что сидел Шрайтер.

Мартин Грегор был ошеломлен. Это над ним, каменотесом, который не один год жарился на солнце и мок под дождем, которого даже работа не в состоянии была согнуть, сейчас издевались, как над мальчишкой. Мартин провел рукой по лицу. Перед глазами маячила какая-то тень. Царивший кругом полумрак время от времени разрезал язычок пламени свечи. С каким удовольствием прошелся бы Мартин дубинкой вдоль спины священника, не сдержавшего своего слова, а заодно и Шрайтера, этого выскочки из кучеров. Мартин осмотрелся в полутьме, медленно поднялся из кресла, потянулся, засунул руки в карманы брюк.

Неуверенной и какой-то беспомощной походкой, будто после длительной болезни, он направился к двери. Его никто не остановил. Закрыв за собой дверь, Мартин Грегор прислушался. Его не преследовали. Грегор тяжело вздохнул, посмотрел на свои мозолистые руки. Его охватила злость, что этими кулаками он не прошелся по физиономии Шрайтера. Затем он медленно спустился по лестнице и вышел во двор. Оказавшись на улице, вдохнул свежий воздух и припустился бежать. Он мчался по городу как угорелый, безошибочно ориентируясь в лабиринте улиц, выбирая самый кратчайший путь. Наконец добрался до дому, постучал в дверь. Вошел в комнату и, ни слова не говоря жене, обессиленный, опустился на узкий диванчик и закрыл глаза.

Он слышал, как жена бубнила себе что-то под нос. И хотя она говорила очень тихо, он отчетливо разобрал каждое слово молитвы. «Учитесь делать людям добро! Поступайте по справедливости, помогайте бедным, защищайте сирот, будьте на стороне вдовцов и вдов. Только в этом утешение — учит нас господь. Тогда и ваш грех, будь он страшнее всего на свете, не станет таким страшным. Повинуясь господу богу, вы будете пользоваться всеми благами жизни. А если станете противиться и не повиноваться, то вас неминуемо настигнет карающий меч, ибо все это во власти божьей».

ЧЕТВЕРГ

1

— Сожалею, — произнес Таллер, — но я не могу больше быть свидетелем ваших торгов, ваших рассуждений о лошадях и дрожках, о бюргерах и бюргерстве. Меня не интересует, как вы будете спасать свои ничтожные душонки.

— А я бы с удовольствием пропустил еще рюмочку шнапса, — подал голос Шрайтер.

— Подождите, Таллер, — сказала Лисса.

— Так вы пойдете или нет? — спросил ее представитель разгромленного войска.

Она не ответила.

Таллеру так и не удалось провести эту ночь в спокойной обстановке на мягкой перине. А он так мечтал об этом! Ему было ясно, что надо топать назад. Кто знает, что взбредет в голову этому каменотесу? Вряд ли он сидит сейчас у себя дома на диване и спокойно ждет, когда наступит завтрашний день. Он мог натолкнуться на придурков из полевой жандармерии и рассказать им свои басни.

— Я прошу вас! — обратился к Таллеру Пляйш.

— О чем? — спросил Таллер и, не дожидаясь ответа, повернулся к Лиссе: — Вы знаете, где нас искать. Будем рады вашему приходу. Первый кусок всегда будет ваш.

Проговорив это и ни на кого не глядя, Таллер быстро направился к выходу. Было слышно, как хлопнула дверь.

Пляйш и Шрайтер понурили головы. Они походили сейчас на провинившихся мальчишек.

А Таллер уже стоял у ворот шрайтерского дома. Кругом царила тишина. Окна домов повсюду были темными. Город спал. Таллер долго стоял в раздумье, он никак не мог решиться на обратный путь к Херфурту. Над горами висели тяжелые облака. Завывал ветер. Иногда мгновение сквозь тучи мерцала какая-нибудь далекая звезда. Время от времени появлялось и все созвездие Большой Медведицы, похожее на колесницу. Таллер зевнул. Он был бы не прочь оказаться сейчас в этой небесной колеснице и умчаться на ней на несколько лет назад, туда, где когда-то он начинал свой путь.