Восстание

Ентц встал и, подойдя к окну, выглянул в него. Каменщик заставил его задуматься. Глядя в окно, Ентц представил квартиру Шрайтера, где заговорщики обдумывали, что им такое предпринять, дабы помешать антифашистам. И собрались-то они не где-нибудь, а как раз у Шрайтера. Ентц даже слышал ругательства Шрайтера и видел презрительную улыбку его дочки. И с ними сидел Грегор. Позже каменщик понял, что ему с ними не по пути, и треснул священника кулаком по лицу. И вот теперь Грегор здесь…

Ентц не знал, как ему поступить: то ли рассмеяться, то ли с серьезным видом, подняв указательный палец, поругать Грегора за оскорбление церкви и нанесение побоев священнику. Он мог сделать и то и другое. А может, сначала предупредить, а потом уж и посмеяться? Если б у него в столе была водка, он обязательно угостил бы каменщика. Но водки у него не было.

Неожиданно Ентц повернулся к окну спиной и сказал Грегору:

— Садись на мой стул!

Грегор повиновался и сел, положив свои крупные, хорошо отмытые руки на стол.

— Скажи, что бы ты делал, если бы был бургомистром?

— Я бы сказал людям: делайте так, чтобы жизнь стала лучше.

— Тогда сиди на этом стуле! Гони отсюда всех, кто к тебе будет приставать с вопросами, — сказал Ентц, — а я пойду к Хайнике.

И он вышел в приемную, где сидела Эрни.

— В моем кабинете находится человек, который изобьет каждого, кто туда войдет. Он изобьет и тебя, если ты зайдешь поболтать с ним. Он только что отлупил священника. А я пошел к Хайнике.

— Избил священника? — удивилась Эрни.

— Грегор не боится бога.

— Священник покупал многие наши газеты, — заметила Эрни. — И нацистскую газету, и наши листовки. Он всегда говорил, что ничто не может ввести его в заблуждение.

21

Выходя из ратуши, Ентц услышал, что часовой, охранявший здание, с кем-то громко спорит.

— Голова у вас есть на плечах? — закричал на часового человек, голос которого Ентцу не был знаком.

— Есть! Кругом! — скомандовал часовой.

Ентц открыл дверь. Его ослепил яркий солнечный свет. Прикрыв глаза рукой, он все же успел заметить, что часовой снимал с плеча винтовку.

— Стой! — крикнул ему Ентц.

Оказалось, что с часовым спорил капитан вермахта. Вместе с ним было двое солдат. И у капитана, и у солдат в знак их полного миролюбия на рукавах были белые повязки из бинтов. Капитан требовал пропустить его к бургомистру по какому-то важному делу, но часовой его не пускал.

— Что вы, собственно, хотите? — спросил капитана Ентц.

Капитан приложил руку к козырьку фуражки и поинтересовался:

— А вы кто?

— Бургомистр.

— Мы отходим…

— Война уже кончилась, — перебил его Ентц.

— У нас четыре грузовика с консервами, и мы хотим передать их в пользу гражданского населения. Я уполномочен подписать акт передачи и хочу получить от вас заверение в том, что все консервы попадут только в руки гражданского населения.

— А что вы еще хотите? — спросил Ентц.

— Ничего.

— Откуда вдруг у вас такая человечность и такая готовность помочь нам?

Капитан молчал.

— Я вас не понимаю. Еще вчера вы хотели выиграть войну, а сегодня…

— Если б я жил в этом городе, то, не задумываясь, перешел бы на вашу сторону, — заговорил капитан. — Вы антифашист? — И, не дожидаясь ответа, продолжал: — Вы, видимо, побывали и в тюрьмах, и в концлагерях? Это почетно. Очень даже почетно! Я же шесть лет был на фронте, на самых разных участках. Сколько ужасов я насмотрелся! Сколько унижений мне пришлось перенести! Мы жили по-разному, но в конце концов пришли к единому.

— К единому? — удивился Ентц.

— Да, жить на земле нужно во имя человечности! На земле нужно жить, а не прозябать!

— Примите машины с консервами под охрану! — приказал Ентц часовому. — А господин капитан может идти, куда ему заблагорассудится!

Офицер козырнул. Ентц подошел к нему и, заглянув в глаза, пожал руку.

22

— Я не виноват, — сказал Каддиг. — Это не моя личная вина. Меня предупреждали, как все это может обернуться. У меня давно нет знамени. Из СА меня выперли. Не понадобился я и фюреру для его штурмового отряда. У меня нет ничего, за что бы я боролся. Я управляю жизнью целого района. Этот район некоторым образом стал моей собственной территорией, своего рода небольшим островом. А остров — это уже земля. Значит, у меня под ногами земля. Посмотрите, город живет! Двое суток он казался вымершим, а теперь он опять ожил. Из печных труб к небу вновь поднимаются струйки дыма. Антифашистская власть живет.

— Вы думаете, они оставят это место за вами? — спросила Шарлотта.

— Нет.

Каддиг сидел с низко опущенной головой.

— Я заявлю о своей отставке. Я слишком стар для этой должности, да еще в такое время. Я большой тугодум. К тому же в своей жизни наделал слишком много ошибок. Я как раньше кому-то мешал, так и теперь мешаю.

— И куда же вы теперь намерены направить ваши стопы? — поинтересовалась Шарлотта. — К Ентцу? Или к этому неучу Хайнике, который пугает всех своей маленькой революцией?

— Пока я еще не решил.

— А что будет потом?

— И этого я не знаю. У меня сейчас нет ясной цели.

— Если хотите, можете прийти ко мне… — предложила Шарлотта.

Каддиг поднял голову и сказал:

— Еще позавчера вы этого не хотели, Шарлотта.