Восстание игроков. Манифест

Герберт Мид продолжает свою мысль затем описывая соревновательные игры как модель «обобщённого другого», то есть как такую модель, когда каждый из акторов понимает роль каждого, а также понимает, что каждый также понимает роль каждого: этим образом появляются значимые символы, то есть такие символы, которые необходимы для ролевого взаимодействия, и незначительные «жесты», то есть обыкновенные движения. О структуре такого ролевого взаимодействия он рассказывает на примере игры в бейсбол, хотя известно, что бейсбол не является театром дабы рассказывать о ролевых играх.

И так, на данный момент мы имеем ролевую игру «символических интеракций», то есть такую игру, в которой игроки в бейсбол знают, что они игроки в бейсбол и играют ни во что иное вне бейсбола («бейсбол» и его правила в этом случае выступают Мидовским «обобщённым другим»), и при этом также знают, что смотрящие за игрой болельщики также не являются никем иным кроме как смотрящими за игрой. За пределами стадиона ролевые законы символического интеракционизма продолжают действовать, формируя символическую действительность: поэтому можно утверждать о значимых символах использующимися в пределах одной «команды» в формах жестов, языковых жаргонизмов и т.д. Такое ролевое взаимодействие невозможно без «другого», поэтому, если угодно, «своим-другим» мы формируем значимые символы, и при этом понимая что и «чужие-другие» могут такие символы воспринимать, нам потребуется создать свой значимый язык чуждым для «чужих-других».

При этом «подражание» не обязательно должно быть по отношению к «чужому-другому», если, понятно почему, против «я» никакой «чужой», т.е. противник, не выступает. В принципе, подражать можно чему угодно (логике, эстетике, или всему сразу), и каким угодно способом. При этом ролевая игра одновременно может сочетать внутри себя не только несколько подражаний в разных формах, но и несколько ролевых секторов взаимодействия одновременно (чудесно): я не только знаю что играю «с другим» (игровая роль «чужого» или «своего»), но ещё мне известно (или неизвестно) кто мой «другой» вне актуальной партии (социальная роль), почему именно он играет в данную игру (личностная роль, где «личность» – социальный феномен, нежели личностный), а также, если это всё таки «ролевая игра», какую именно роль он отыгрывает (то есть «внутриигровая» роль).

Теперь учитывая тот факт, что значимых ролевых «подражаний» минимум 4 сектора, если под самим подражанием не брать во внимание журчание воды, шум ветра и т.п. можно обозначить сейчас, что культура постмодерна обладая характерным актом в форме «крушения четвёртой стены» по своей сути шире обозначило «границы» ролевых игр: для Роже Кауйа стирание «границ» игр воспринималось за форму помешательства, если, конечно, такие лица изначально не намеревались «всех» держать в страхе дабы иметь политическую силу (таков посыл прослеживается в его описании культуры «масок» у народов примитивной формы развития). Нет, границы ролевых игр завершаются только на том месте, где уже более не работают законы символического интеракционизма, хотя Г. Мид говоря о ролевом взаимодействии говорил о значимых откликах, и игры здесь скорее являются актами создания символического языка, но вот игры эти «искусные», «ролевые», «счастливослучайные» или тем более «биологически-необходимые» мне из неоднократного переознакомления известно не стало; по крайней мере ничто из перечисленного ничего не отрицает, поэтому общество символических интеракций Г. Мида – общество, играющее одну из наиискуснейше-сделанных кем-то игр, или игр наидуачнейше-выкинутых вселенным кубиком вероятностей, или наиобразнейше-подобных игр, или игр необходимейших самой сущности, или тем более всему Сущему.