Восстание Персеполиса

Боль в его яйцах началась с удара, похожего на брошенный кем-то кирпич, а через секунду ярко расцвела, распространяясь по всему телу. Ему показалось, что он словно наткнулся с разгона на что-то неподвижное. Бобби вывернулась из-под руки, и влепила по одному удару, каждым из кулаков, в одно и то же место на его ребрах. Он почувствовал, как одно из ребер подалось.

Но её удары прошли не с оттяжкой. Она их только наметила. Последний клочок сдержанности покинул его, и он заревел, бросаясь вперед. Готовый убить или быть убитым. Крошечная часть его, всё ещё способная наблюдать, оценивать и осознавать, ожидала, что она дрогнет и уклонится. Вместо этого, она тоже бросилась навстречу. Их столкновение было похоже на крушение поезда, её рука воткнулась в его шею, её бедро в его бедро, и он оказался в воздухе. Он впечатался в переборку достаточно сильно, чтобы звуки на мгновение заглохли. Оттолкнулся назад как раз в тот в момент, когда её колено врезалось ему живот, схватил её поперек бедра, вздёрнул вверх над головой, и они оба рухнули на палубу настолько сильно, насколько позволяла спиновая гравитация.

Кто-то кричал, и это мог быть он сам. Теперь это была игра на земле, и её руки были на его голове, кончики пальцев зарылись в кожу, ища возможность ухватиться. Если она нащупает ухо, она его уже не отпустит. Он взбрыкнул, оттягиваясь назад, схватил её руку, пытаясь добраться до локтя, и вывернуть его наружу. Сломать. На секунду у него почти получилось, но она извернулась, притянув согнутую ногу к его талии, и оттолкнув его назад. Он поймал её лодыжку, и попытался выломать ей колено, но там мышцы были слишком сильными, а сустав слишком прочным, чтобы сломаться. А пока он был занят этим, его движения тоже были связаны.

Пятка свободной ноги врезалась в его левую бровь, раскроив её. Он протолкнулся ближе к ней, везя спиной по земле. Кровь заливала глаз, но он двигался быстро, и со знанием дела, обеспеченным практикой на протяжении всей жизни. Он обхватил её горло обеими руками, сжимая изо всех сил. Её трахея оказалась под его большими пальцами, и он наконец мог сломать её, как грецкий орех...

Вот только она уже подтянула свои руки под его, перекатываясь на плечах, игнорируя захват. Она это запланировала. Она не впала в ярость. Она всё ещё просчитывала ситуацию.

Обхватив его ногами, она перекатилась, оказавшись сверху. Основание ладони её левой руки уперлось ему в подбородок, оттягивая назад, и кулак правой смог приземлиться на его горло. Амос закашлялся, попытался перекатиться обратно. Его дыхание превратилось в хрип. Воздуха, попадавшего в легкие, теперь было недостаточно. Он изо всех сил забился, пытаясь оттолкнуться, подняться на ноги, но она уже ждала его, и подсекла под колено. Он тяжело рухнул на палубу. Она нависла сверху, впечатывая его обратно. Стукнула головой об пол. Он пытался вывернуться прочь. Её пятка впечаталась ему в плечо, в спину. Её ботинок прилетел по почкам, он пытался отползти, но уже не мог. Боль была изысканной и обширной. Он был полностью беспомощен. Его имели. Она ударила снова, вложив в удар весь вес тела, и он почувствовал, как подалось ещё одно ребро.

Он уже ничего не мог исправить. Насилие будет продолжаться, пока она не решит, что всё кончено, и он никак не мог это остановить. Он вздрагивал от каждого следующего, и следующего, и следующего удара, чувствуя, как повреждения в теле становятся глубже. Он больше не мог сделать ничего, чтобы защититься. Если Бобби захочет, чтобы он умер, он умрет.

Он терпел, беспомощный. Боль наслаивалась сама на себя, пока не осталось ни одной его части, которая бы не болела. Пока она не стала больше его тела.

Сознание ускользало, расплывалось. Картинки проскакивали сквозь него, как память, слишком глубокая, чтобы заботится о связности. Духи, пахнущие сиренью и бергамотом. Белое одеяло, затертое так, что хлопковые волокна почти истерлись, но мягкое. Вкус дешевого мороженого, которое продавалось в дерьмовом маленьком барчике в Кэри и Ломбарде. Звук новостной ленты в соседней комнате, звук дождя. Давным давно он последний раз вспоминал, как звучит дождь в Балтиморе. Насилие, беспомощная боль, и дешёвое мороженое впридачу.

Глубокий покой разливался из его живота, вытекая через него, поднимая вверх, выталкивая его из тела. Он расслабился. Ком в горле исчез. Или нет. Или он никогда не исчезнет. Но он насытился. Возвращался в глубину, которой принадлежал. Он чувствовал себя как после оргазма, только лучше. Глубже. Более реальным.

В конце концов, он заметил, что Бобби больше не бьёт его. Перекатился на спину. Открыл глаза. На переборках и палубе была кровь. Его яйца как футбольные мячи, наполненные агонией. Запекшаяся кровь залепила левый глаз. Горло саднило и горело, когда он глотал, но ком исчез. Однако, что-то странное было с его дыханием. Ему потребовалась секунда, чтобы понять. Он был не единственным, кто хрипел.