Восстание святого

Хныканье, сорвавшееся с ее губ, превратилось в грозу, разразившуюся в моей душе, и я крепче вцепился в ее запястья, сильнее прижимая ее к стене. Это нервировало, как мне хотелось продолжать целовать ее, как я не хотел ее отпускать. Чем дольше я чувствовал и пробовал ее на вкус, тем больше мне хотелось.

Она делает тебя слабым.

Я сдаюсь.

Ты теряешь представление о главном.

Серьезно?

Она поглотит тебя.

Мне все равно.

Остановись!

Я оторвал свои губы от ее губ и отстранился. Она сползла по стене и, спотыкаясь, поднялась на ноги. Ее глаза удивленно вскинулись на меня, и она потрогала порезанную губу. Это напомнило мне вкус ее крови на моем языке. Чистый экстаз. Как будто я попробовал ее душу — чистую и незапятнанную. Мою. Но только на шесть месяцев. После этого она уедет, вернется к своей собственной жизни. И, как она так красноречиво выразилась, забудет о моем существовании. Эта мысль грызла мои кости, злила меня, когда я думал, что наступит день, когда она уйдет и вычеркнет меня из своей жизни, словно я был всего лишь ненужной карандашной пометкой. Пылинка на подошвах ее ног.

Я ненавидел это. Но еще больше я ненавидел то, что меня это волновало.

Я схватил с пола штаны и натянул их, пока она неподвижно стояла у стены. Зная ее, можно сказать, что она хотела сказать мне тысячу и одну вещь, но по какой-то причине предпочла промолчать.

Хорошо.

Я заметил ее белые трусики у изножья кровати и поднял их. Я швырнул ей трусики, и она поймала их, прежде чем они успели приземлиться на ее лицо.

— Какого черта?

Я достал из ящика свежую рубашку.

— Иди прими душ. — Я посмотрел на ее мокрые бедра. — От тебя воняет спермой.

В ее глазах промелькнула обида, а щеки из розовых превратились в бледно-белые. Но я не позволил себе почувствовать даже каплю раскаяния. Я закрепился против этого, против чувства раскаяния, и выбежал, захлопнув за собой дверь. Господи, я был так чертовски зол. На нее. На себя. На всю эту гребаную ситуацию. Жениться на ней было планом. Соблазнять ее, трахать ее и ходить с ней по краю — нет.

Я уже поднимался по лестнице на палубу, когда заметил Джеймса, сидящего у бара, на столешнице которого лежал коричневый конверт.

— Что это? — Я натянул рубашку через голову.

— Копия завещания Франческо Торреса.

— У меня уже есть копия. — Я налил себе выпить и предложил Джеймсу, но он покачал головой.

— Похоже, существует более новый вариант, о котором мы не знали.

Я чуть не поперхнулся бурбоном.

— Что?

— Адвокату семьи Торрес было приказано быть сдержанным и не раскрывать его до крайней необходимости.

— Кем?

— Катариной Торрес. Матерью Милы.

— Господи, мать твою.

Джеймс пододвинул ко мне коричневый конверт.

— Ты должен прочитать это.

Я настороженно посмотрел на него. Джеймс был не из тех, кого легко прочесть, но сейчас его лицо было испещрено тревожными морщинками. Поставив бокал на стол, я открыл конверт и вытащил листки бумаги, которые вдруг показались мне тонной.

— Последний абзац.

Я взглянул на Джеймса, затем перелистал страницы. Мне потребовалось двадцать секунд, чтобы прочитать абзац, о котором говорил Джеймс. Двадцать гребаных секунд, и это вырвало мир из-под моих проклятых ног. Гнев взорвался и прорвался сквозь звон разбитого стекла, когда я швырнул хрустальный тумблер на палубу.

Я прикусил губу, стиснул челюсть и сжал кулаки.

— Это все испортит. Все, блядь, все.

23

МИЛА

Прошло несколько дней с тех пор, как мы со Святым потеряли себя друг в друге. Прошли дни с тех пор, как я поддалась развратным желаниям, о которых даже не подозревала. Мое тело ожило под его прикосновениями, как будто ему больше не нужен был воздух. Только он, его поцелуй и то, что он чувствовал внутри меня. Но, очевидно, это чувство не было взаимным.

Прошло несколько дней, прежде чем он сказал мне больше пяти слов. Большую часть времени он проводил за закрытыми дверями в своем кабинете, и единственным человеком, которому разрешалось входить и выходить, был Джеймс. Даже Елена, казалось, не замечала племянника. Я бы солгала, если бы сказала, что меня это не беспокоит. Что я не сплю по ночам, втайне надеясь, что он придет за мной. Возьмет меня. Прикоснется ко мне. Поцелует меня.

Мое тело стало собственным врагом, и пламя разгоралось каждый раз, когда я думала о том, как грубо Святой брал меня, как грубо было быть с ним и разваливаться на части от его руки. В тот день в самолете он был прав. У меня и раньше был секс, но меня никогда не трахали. Не так. И теперь, когда я знала, каково это… не иметь никаких запретов в сексе, ощущать свободу, позволяя своим желаниям управлять тобой, я хотела только этого. Все, о чем я думала. С каждым днем я все больше и больше хотела его, мое тело жаждало снова быть поглощенным им. Но его отсутствие было жестоким напоминанием о том, что я для него всего лишь подпись на листе бумаги.