Восстание в крепости

Узун Гасан дошел до моста и остановился, переводя дух. Отсюда был виден огонь, горевший в кузнице. Фаэтонщик облегченно вздохнул: "Хорошо, что еще не ушел!"

Войдя в широкие двери кузницы, он сразу увидел Бахрама. Подручного не было. Кузнец вешал на гвоздь старый, прожженный во многих местах кожаный фартук. По всему было видно, что он тоже собирался уходить. Керосиновая лампа на крюке, вбитом в боковую балку, нещадно коптила.

Когда фаэтонщик вошел в дверь, блестящее от пота, полное лицо Бахрама расплылось в благодушную улыбку.

Узун Гасан как-то сразу успокоился.

— Сдается мне, Гасан-киши, сегодня ты вез тяжеленький груз. Не так ли. Вон даже колесо не выдержало. Принес на починку…

Фаэтонщик оглядел полутемную кузницу. Они были одни с Бахрамом.

— Ошибаешься, — тихо сказал он, — груз у меня был, но не очень тяжелый. — Он помолчал, затем, чуть подавшись в сторону Бахрама, понизив голос, добавил: — Я пришел по другому делу. Это колесо, Бахрам, давно уже отслужило свою службу. Я прихватил его с собой, чтобы мой приход сюда не показался людям странным. На этот раз, дорогой, у меня был не тяжелый груз, всего два человека. По всем признакам — муж и жена. Оба, подобно мне, худы, как селедки.

Однако Бахрам хитро улыбнулся.

— А мне сказали, что у тебя был очень важный груз. — Кузнец подморгнул приятелю. — Известно ли тебе, кого ты привез? — спросил он вдруг.

Узун Гасан пожал плечами.

— Нет.

— Сегодня ты вез одного из известнейших сыщиков. Видно, наши дела сильно встревожили жандармское начальство в Тифлисе. — Бахрам опять улыбнулся. — Но ты не огорчайся, бомба-то наша прикатила вместе с ним!

Узун Гасан понял, что Бахрам имеет в виду привезенные им листовки.

— Хорошо, Гасан-киши, а что еще нового? Выпустил голубков по дороге?

— Выпустил.

— Благополучно?

— Благополучно.

— Почему же ты такой взволнованный?

Гасан-киши облизал языком пересохшие губы.

— Сегодня два раза приходил городовой, спрашивал меня.

Бахрам нахмурился. Шутливое выражение глаз сменилось тревожным.

Гасан-киши смотрел на его озабоченное лицо, на вспыхнувшие беспокойством глаза, но почему-то не страх, а вера росла в его душе, он был убежден, что этот молодой парень хоть и в сыновья ему годится, но выход найдет из любого трудного положения. Старый фаэтонщик подумал также, что еще никогда в жизни не видел глаз, подобных этим, в которых радость столь же быстро сменялась печалью.

Бахрам напряженно о чем-то думал. Но потом лицо его стало проясняться. Он взял за руку фаэтонщика.

— По-моему, Гасан-киши, ты все же напрасно встревожился. Я думаю, что полиции нужен не ты, а пассажир, которого ты вез. Потому-то она и переполошилась. А теперь, когда ты доставил его сюда в полном здравии, в целости и сохранности, полицейские успокоятся. Вот увидишь, никто больше к тебе не придет.

Бахрам взял в руки колесо, принесенное Гасаном-киши, и заговорил совсем другим голосом:

— Ты поздно пришел со своим колесом! Ночь на дворе. Сегодня я не смогу починить. Придется тебе унести его назад!

Он усмехнулся, подошел к горну, погасил его, вышел вслед за фаэтонщиком из кузницы и запер ее большим замком.

До моста они шли вместе. Гасан-киши сообщил Бахраму, что пассажир, которого он привез, — человек замкнутый, молчаливый, а жена его — женщина своенравная, капризная. Слушая фаэтонщика, сопровождавшего свой рассказ шутливыми замечаниями, Бахрам заразительно смеялся.

На небе, затянутом тучами, не было видно ни единой звездочки. Со стороны Талачая тянуло приятной прохладой, которая распространялась по всем темным, пустынным улицам города.

Глава шестая

Разогнав коров по дворам, пастушок Азиз пришел к себе домой, где его ждал скудный ужин, приготовленный бабушкой Масмой, — приправленная простоквашей хорра [17]. Наскоро проглотив несколько ложек, он снова повесил через плечо свою пастушью торбу и вышел со двора. Азиз опасался: как бы не хлынул дождь и не помешал ему.

Квартал их, как всегда, был погружен во тьму. В этой части города уличных фонарей не было вовсе. Обычно из грязных, закопченных окон, прикрытых внутренними ставнями, на улицу все же просачивался слабый свет, помогавший кое-как разглядеть неровную каменистую дорогу. Сегодня же, как назло, ни в одном из домов свет не горел, — очевидно, обитатели квартала оберегали себя от назойливых комаров и мошкары, которые перед дождем делались особенно злыми.

Мальчик добрался до городской площади, освещенной двумя фонарями и, чтобы не привлекать ничьего внимания, пошел в тени чинар, обогнул церковь и начал взбираться по крутому подъему наверх, к крепости. В лицо ему пахнул свежий ветер, дувший с горных склонов. Вершины чинар внизу шелестели. Азиз обернулся. По площади двигалась чья-то тень. Послышались тяжелые шаги. Азиз напряг зрение, пригляделся. К нему приближался рослый городовой.

Через какую-то минуту мальчик был уже наверху. Здесь было еще темнее. Азиз не различал даже тропинку под ногами. Только слева широкой, белесой полосой светлела уходящая вниз крепостная стена с башней. Все остальное было затянуто черной туманной пеленой.