Восстание в пустыне

Несомненным фактом являлось, что в тот день, когда мы достигли Абу-Зерейбата, турецкий губернатор Ахмед Тефик-бей привел в готовность гарнизон, заявив, что он станет защищать Ваджх до последней капли крови. В сумерках же он сел на своего верблюда и ускакал к железной дороге с немногими своими людьми, подготовившими его бегство. Оставшиеся двести человек пехоты решили продолжать брошенные им действия против десанта, но на каждого из них приходилось по три противника, а морская канонада была слишком сильна, чтобы они могли использовать свои удобные позиции. По имевшимся на «Гардинге» сведениям, сражение еще не закончилось, но город Ваджх уже был занят моряками и арабами.

Эти благоприятные слухи воодушевили армию, устремившуюся вскоре после полуночи к северу. К рассвету мы привели ряды в порядок, встречая разбитые отряды турок, один из которых оказал некоторое сопротивление.

Было приятно смотреть на наших ловких смуглых людей в залитой солнцем песчаной долине, с бирюзовыми пятнами соленой воды посередине в виде фона, на котором выделялись малиновые знамена в руках двух знаменосцев. Они шли впереди в мертвом молчании упругим, широким шагом, делая в час почти по шесть миль, и без единого выстрела достигли горного кряжа и взобрались на него. И мы узнали, что все уже закончено до нас силами флота и высаженных им десантов.

Тактика и политика

В Каире разгоряченные власти обещали нам золото, винтовки, мулов, много пулеметов и горных орудий, но последних, разумеется, нам так никогда и не послали. Вопрос об орудиях являлся вечным мучением, так как турецкая артиллерия намного превосходила нас.

Мы получили большое подкрепление в лице Джафар-паши, багдадского офицера из турецкой армии. Прослужив с отличиями в германской и турецкой армиях, он был послан Энвером[35], чтобы организовать войска шейха Сенусси. Он прибыл туда на подводной лодке, превратил диких людей во внушительную силу и проявил тактические способности в двух битвах против англичан. Затем его взяли в плен и заключили в Каирскую цитадель с прочими пленными офицерами.

Однажды ночью он бежал оттуда, пользуясь веревкой, сделанной из разорванного на полосы одеяла, но веревка оборвалась под тяжестью его тела, и при падении он повредил себе лодыжку. Его вновь захватили в беспомощном состоянии. В больнице он дал честное слово, что не убежит, и был выпущен на свободу после того, как заплатил за изодранное одеяло.

Но однажды он прочел в какой-то арабской газете о восстании шерифа и о казни турками многих выдающихся арабских националистов, являвшихся его друзьями, и понял, что сочувствовал неправому делу. Фейсал, разумеется, уже слышал о нем и решил назначить его главнокомандующим своими регулярными войсками, переформирование которых являлось сейчас нашей главной задачей.

В Каире находились Хогарт, Джордж Ллойд[36], Сторрс, Дидс и множество наших старых друзей. Круг доброжелателей арабского дела в их среде поразительно расширился. Сэр. Арчибальд Мюррей[37] внезапно понял, что против арабов сражается больше турецких войск, чем с ним самим, и начал припоминать, что он всегда относился благосклонно к восстанию арабов. Адмирал Вэмисс был исполнен такой же готовности оказать помощь, как в наши тяжелые дни возле Рабега. Сэр Реджинальд Вингейт, верховный комиссар в Египте, был счастлив успехом дела, которое он поддерживал уже в течение многих лет.

Я вернулся в Ваджх в интересное время. Мы приводили наш лагерь в порядок. Так как согласно обычаю лагерь раскидывался на большом пространстве, моя жизнь протекала в постоянном движении взад и вперед: в палатку Фейсала, в английские палатки, к палаткам египтян, в город, в порт, на радиостанцию. Я целый день без устали ходил по этим тропинкам в сандалиях или босиком, закаляя свои ноги, медленно привыкая ходить без особого труда по острому и горячему грунту и готовя свое тело к более трудным испытаниям.

Арабы недоумевали, почему у меня не было лошади, и я заставлял их ломать головы непонятными рассказами о закалке тела или убеждал их, что я охотнее хожу пешком, чем езжу верхом, из сострадания к животным: и то и другое соответствовало истине. Что-то оскорбительное, неприятное для моей гордости поднималось во мне при виде этих низших форм жизни. Их существование набрасывало тень рабства на человеческий род, даже на отношение Бога к нам, и пользоваться этим казалось мне позорным. То же испытывал я при виде негров, которые игрой на тамтаме доводили себя до исступления. Их лица, сильно отличаясь от наших, были еще терпимы, но непереносимо было то, что они совершенно походили на нас своим телосложением.