Восстаньте из праха (перевод М. Ахманова)

— Я думал, что время смягчит обиду и гнев, — сказал он. — Ведь все это случилось так давно, в другом мире, на другой планете. Может быть, нас поместили сюда, чтобы мы научились прощать своих врагов... и некоторых друзей тоже... чтобы мы сами заслужили прощение. Но, пожалуй, тут мы можем доделать кое-что из того, что упустили на Земле... Что вы скажете, Лев? Хотели бы вы получить возможность поджарить Гитлера? На очень медленном огне, а?

— Я не думаю, что можно сравнивать вашего плута-издателя и Гитлера, — ответил Руах. — Нет, я бы не стал жарить его на огне. Я скорее бы уморил его голодом до смерти... или кормил бы его так, чтобы он оставался едва живым... Нет, я бы и этого не стал делать. Что хорошего в пытках? Разве они заставят мерзавца хоть немного измениться? Разве муки докажут ему, что евреи — тоже люди? Нет, я бы ничего не стал с ним делать, будь он в моей власти. Я бы просто убил его, чтобы он не смог больше причинять зло другим... Но у меня нет уверенности, что и тогда он окончательно сгинет... Особенно здесь...

— Вы — настоящий христианин, — ухмыльнулся Фригейт.

— Я думал, что вы — мой друг! — с обидой сказал Руах.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Во второй раз Бартон слышал упоминание о Гитлере. Он хотел бы узнать подробнее об этом человеке, но

сейчас не стоило тратить время на экскурсы в историю. Необходимо было закончить сооружение хижин.

Они дружно взялись за работу. Одни нарезали траву маленькими ножницами, которые обнаружились в их чашах; другие залезли на железное дерево и начали обрывать огромные треугольные узорчато-алые листья. Крыши, конечно, оставляли желать лучшего. Бартон решил подыскать профессионального кровельщика и подучиться у него этому ремеслу. Кроватями, как решили все, будут просто охапки травы, покрытые сверху самыми мелкими листьями железного дерева. Листья покрупнее вполне могли заменить одеяла.

— Слава богу — или неведомому творцу этого мира — что здесь нет насекомых, — заметил Бартон.

Он поднял свою металлическую кружку, в которой плескалась еще пара унций лучшего скотча, какой ему когда-либо доводилось пробовать.

— За Неведомого Творца, — провозгласил он тост. — Если бы ему пришло в голову создать точную копию Земли, то мы разделили бы это ложе с десятком тысяч кусающих, жалящих и кровососущих паразитов.

Они выпили, закурили сигары и, уютно устроившись у костра, начали неторопливую беседу. Постепенно сгущались тени, небо теряло прозрачность и голубизну; наконец, в вышине расцвели огромные звезды и повисли сияющие прозрачные туманности. Пылающий, великолепный полог ночи раскинулся над ними.

Бартон встал, перешел на другую сторону костра и присел на корточки рядом с Алисой. Она только что вернулась, уложив Гвиневру в одной из хижин.

Он протянул женщине пластинку жвачки и сказал:

— Я вЗял себе половину. Не угодно ли вам принять другую?

Она равнодушно посмотрела на Бартона и покачала головой:

— Нет, благодарю вас, сэр.

— Здесь восемь хижин, — усмехнулся Бартон, хотя голос его звучал без тени иронии. — И нет никаких сомнений в том, кто с кем будет этой ночью делить постель — кроме вас, меня и Вильфреды.

— Я не думаю, что здесь могут быть какие-то сомнения!

— Значит, вы спите с Гвиневрой?

Она даже не посмотрела в его сторону. С минуту он сидел рядом с ней, словно ждал чего-то, затем встал и вернулся на свое прежнее место рядом с Вильфредой.

— Вы можете убираться отсюда, сэр Ричард, — проинформировала та, скривив губы. — Черт меня побери, я не люблю быть второй в очереди. По крайней мере, вы могли поинтересоваться ее мнением, когда вас никто не видит. У меня тоже есть гордость, и поэтому советую вам, сэр, держаться от меня подальше.

Бартон промолчал, хотя в первый момент был готов выложить весь запас грязных ругательств, накопленный им за годы странствий. Потом он понял, что не может ни в чем упрекнуть Вильфреду. Он вел себя слишком бесцеремонно с этой женщиной. Пусть там, на Земле, она считалась продажной девкой — здесь это не лишало ее права на человеческое отношение. Особенно, если на панель ее толкнул голод, как она говорила. Правда, Бартон относился к этому утверждению с некоторым скепсисом, но предпочитал не высказывать свои сомнения вслух. Он знал, что почти все проститутки искали в тяжелых жизненных обстоятельствах оправдание своей профессии. И часто это были просто фантазии относительно причин, заставивших их вступить на тернистый путь торговли своим телом... Однако ярость, с котором Вильфреда набросилась на святошу Смитсона, заставляла предположить, что ее история не являлась выдумкой... Бартон не мог отрицать, что и с ним она вела себя достойно.

Он поднялся и тихо произнес:

— Я вовсе не хотел вас обидеть, поверьте мне.

— Вы в нее влюблены? — спросила Вильфреда, взглянув на него.

— Только одной женщине я говорил, что люблю ее! — гордо заявил Бартон.

— Вашей жене?

— Нет. Девушке, которая умерла прежде... прежде, чем я смог бы назвать ее своей...

— А сколько лет вы были женаты?

— Я прожил с женой тридцать девять лет, если вам так интересно это знать.