Восставшая Луна

– Я много думал об этом. Я не юрист, но наш закон ничего не запрещает и разрешает что угодно, если существует договор. Если закон говорит, что нельзя сражаться до крови, чтобы уладить спор, – значит, стороны не смогут договориться, и такой закон ничтожен. Но, я думаю, в этом кроется более глубокий урок: закон допускает использовать насилие для разрешения споров, чтобы показать, что насилие никогда ничего не решает окончательно. Насилие возвращается снова и снова, год за годом, десятилетиями и веками – и забирает всё новые жизни.

Четыре кайпи выпито, и у Алексии нет желания браться за пятую. В баре полным-полно теней.

– Завтра мы посвятим этому целый день, – говорит Алексия, и Вагнер понимает подтекст.

– Верно.

– Один вопрос: где ты будешь сидеть?

– Робсон будет с Хайдером. Я – с тобой и Лукасом.

– Лукас попросил меня быть его секундантом. Я не понимаю, что это значит.

– Держать ножи, проверить, соответствует ли защитник судейским правилам. Позаботиться о том, чтобы заббалины забрали тело, если понадобится.

– Вот дерьмо…

– Судьи подскажут, что надо делать.

Алексия колеблется.

– Вагнер. Когда все закончится… что бы ни случилось… мы не могли бы, ну – ты понимаешь?

– Встретиться снова?

– Да.

– Я бы этого хотел.

– Я тоже.

Ариэль перехватывает Абену в баре. Легко касается двумя пальцами тыльной стороны ее запястья.

– Прежде чем ты отправишься к Лукасинью, мне нужно с тобой поговорить.

В люксе, где обитают Корта и гази, маловато уединенных мест, поэтому Ариэль ведет Абену в комнату для спа. Они садятся на край джакузи. Синий свет, кружение теней, покалывание озона.

– Влажность испортит мне прическу… – начинает Абена – и вдруг видит на лице Ариэль выражение, которого никогда раньше не видела. Заносчивое всезнайство, самодовольство и фальшь, нарочитый цинизм – все исчезло. Абена видит осторожность, даже страх.

– Завтра, в суде: что бы ни случилось, не останавливай меня.

– Что ты собираешься делать? – Теперь Абена встревожена. Это не голос Ариэль, не ее слова.

– Высший пилотаж маландрагем – это когда ты обманываешь самого себя. Ты спросила меня однажды, в Кориолисе, проснулся ли во мне материнский инстинкт оттого, что Лукасинью и Луна оказались под моим крылышком. Кажется, ты спросила не о том человеке.

Понимаешь, Абена Маану Асамоа, я всю жизнь была эгоцентричным, высокомерным чудовищем. Я это знала. Всегда знала. Я притворялась, что люблю это чудовище, и убедила в этом достаточно много людей. Но потребовалось прогнать единственного человека, который поддерживал меня, когда мы пали, и который меня любил, чтобы начать убеждать саму себя.

– Марина, – говорит Абена. – Я же видела, как ты пыталась не дать ей улететь на Землю.

– Она улетела на Землю, потому что я ее оттолкнула. И я бы сделала что угодно ради того, чтобы она не улетала. Но с Земли никто не возвращается.

– Лукас вернулся.

Ариэль улыбается.

– Да уж, вернулся. Итак, повторяю: завтра, что бы ни случилось…

– …не пытаться тебя остановить.

– Если попытаешься и начнешь читать мне мораль на тему искупительной хрени, велю Дакоте выпустить тебе кишки. Мы, Корта, не играем в искупление.

– Я думала, вы не играете в политику.

– Сдается мне, история демонстрирует, что играем. А теперь ступай к милому мальчику, покрой его поцелуями и скажи, что любишь его.

Ариэль открывает дверь спа-комнаты.

– И да, твоя прическа выглядит так, словно ты выбралась из-под обломков поезда.

У него совсем другой вкус.

От Лукасинью всегда оставалась сладость на губах. Когда Абена слизывала пот с его бицепсов и поясницы, она чувствовала привкус меда. Его кожа была мягкой, пахла травами и сахаром.

У него другой вкус: он пахнет иначе, ощущается иначе. Абена крепко прижимает его к себе и чувствует, как он напрягается, сжимается и отстраняется, будто это их первое объятие. Будто он раньше никогда ее не обнимал. Абена знает, как Университет восстановил его личность: это Абена Асамоа со снимков, комментов, постов и перепостов. А помнит ли он, каким потеряшкой был в Тве, как страдал от скуки и уныния под защитой Асамоа? Помнит ли, как изменил ей с Аделайей Оладеле и помирился, пустив в ход торт и секс? Помнит ли, как мазал ее чакры кремом и как они безудержно смеялись, когда он все слизывал: от анахаты до муладхары? А когда они были далеко друг от друга, и она нарядила его аватар в оболочку в виде сказочной футанари, и он нашел это захватывающим? Как он может доверять хоть каким-то своим воспоминаниям?

Он выглядит иначе. Эти спелые губы, надменные скулы, длинные ресницы всегда будут разбивать сердца юношам и девушкам, но его истинная красота таилась в глазах, и вот там кроются самые глубокие изменения. Эти глаза были мертвы и смотрели в пустоту.

Он ведет себя иначе.

– Несколько человек из моего коллоквиума сидят в баре на Двадцать втором уровне, – говорит она. – Удерем отсюда? – Он выглядит неуверенным. Она проводит пальцем по его носу, губам и подбородку до самого горла. – Всего лишь несколько. Не слишком много. – Нет, это не неуверенность. Страх.

– А если у нас будут проблемы…

– Ладно, как хочешь.