Восставшая Мексика

Остальные, однако, с этим не согласились. Ни один порфирист не выпьет одним залпом столько sotol. Исидро Амайо заявил, что он в первую революцию служил в бригаде, при которой был репортер, и его называли «Correspon-sal de Guerra».[32] Нравится ли мне Мексика? Я ответил, что очень люблю Мексику и мексиканцы тоже мне нравятся. И еще мне нравятся sotol, aguardiente, mescal, tequila, pulque[33] и разные мексиканские обычаи. Это вызвало настоящий взрыв восторга.

Капитан Фернандо наклонился в седле и похлопал меня по плечу:

– Значит, ты заодно с народом. Когда революция победит, у нас будет народное правительство – правительство бедноты. Вот эта земля, по которой мы проезжаем, раньше принадлежала богачам, а теперь принадлежит мне и моим compañeros.

– А вы будете служить в армии? – спросил я.

– Когда революция победит, тогда совсем не будет армии, – ответил он, к моему изумлению. – Народ ненавидит армию. Ведь дон Порфирио грабил нас с помощью армии.

– А если Соединенные Штаты вторгнутся в Мексику?

Поднялась настоящая буря.

– Мы храбрее американцев. Проклятые гринго дальше Хуареса не продвинутся… Мы им покажем!.. Мы их сразу прогоним обратно, а на другой день сожжем их столицу!..

– Да, – сказал Фернандо, – у вас больше денег и больше солдат. У нас встанет весь народ. Нам не нужна армия. Народ будет сражаться за свои семьи, за своих жен.

– А вы за что сражаетесь? – спросил я.

Хуан Санчес, знаменосец, удивленно посмотрел на меня:

– Да ведь сражаться хорошо. Не надо работать в рудниках…

– Мы сражаемся за то, чтобы Франсиско Мадеро опять был президентом, – сказал Мануэль Паредес.

Это необычайное требование значится в программе революции. И повсюду солдат-конституционалистов называют «мадеристами».

– Я знал его, – продолжал Мануэль. – Всегда он был такой веселый, всегда смеялся.

– Да, – начал другой, – бывало, когда кто-нибудь провинится и его хотели убить или посадить в тюрьму, Маlеро говорил: «Подождите, дайте мне с ним поговорить. Я думаю, он исправится».

– Он любил bailes,[34] – сказал индеец. – Не раз я видел, как он плясал всю ночь напролет, и еще день, и еще ночь. Он приезжал в большие асиенды и произносил речи. Когда он начинал речь, пеоны с ненавистью смотрели на него, когда кончал – все плакали…

– Мы боремся за Libertad,[35] – сказал Исидро Амайо.

– А что вы подразумеваете под словом «Libertad»?

– Когда я смогу делать то, что хочу, вот это и будет Libertad.

– Но, быть может, это будет во вред другим людям?

На это Исидро ответил мне великолепным изречением Бенито Хуареса:

– Мир – это уважение к правам других!

Этого я не ожидал. Меня поразило такое определение свободы в устах этого босоногого mestizo.[36] Я должен признать, что оно – единственно правильное, – делать то, что я хочу. Американцы с торжеством ссылаются на эту фразу, чтобы доказать безответственность мексиканцев. Но я считаю, что это определение лучше нашего: свобода – это право делать то, что хотят законодательные органы. Каждый мексиканский школьник знает определение слова «мир» и прекрасно разбирается, что оно означает. Однако существует мнение, что мексиканцы не хотят мира. Это ложь, и очень глупая ложь. Пусть-ка американцы, которые так думают, отправятся в мадеристскую армию и спросят, хотят солдаты мира или нет. Все бесконечно устали от войны.

Однако во имя беспристрастности я должен привести здесь замечание Хуана Санчеса.

– А что, в Соединенных Штатах сейчас нет никакой войны? – спросил он.

– Нет, – сказал я, покривив душой.

– Никакой, никакой войны? – Он на минуту задумался. – Как же вы в таком случае проводите время?…

Как раз в эту минуту в кустах показался койот, и весь эскадрон с гиканьем бросился вслед за ним. Всадники с веселыми возгласами рассыпались по пустыне, заходящее солнце играло на их шпорах и патронных лентах, позади них развевались пестрые серапе. А впереди спаленная равнина уходила в небо, и в жарком мареве далекая гряда сиреневых гор танцевала, словно вставший па дыбы конь. Здесь, если предание не лжет, проходили закованные в железо испанцы в поисках золота – вспышка пурпура и серебра, и с тех пор пустыня стала тусклой и холодной. Поднявшись па возвышенность, мы увидели асиенду Ла-Мимбрера – лепившиеся по склону холма домики, окруженные крепкой стеной, способной выдержать осаду, и великолепный Каса-Гранде на самой его вершине.

Перед Каса-Гранде, который в предыдущем году был разграблен и сожжен Че Че Кампа, генералом армии Ороско, стояла наша карета. Десяток compañeros, разложив огромный костер, уже резали овцу. Багровые отблески ложились на их лица, на овцу, которая, блея, билась у них в руках, а стекавшие на землю струи крови, попадая в полосы огненного света, казалось, начинали светиться изнутри.