Восставшие из пепла

Проснулся он от конского топота. Вскочил с кровати и бросился к окну. Светало. Александр привязывал своего белого с черными ногами коня, потом опрометью бросился в комнаты. Он так спешил, что и не заметил Алексу. Без стука севастократор ворвался в спальню Неданы, и в ту же минуту оттуда донесся ее радостный смех.

Значит, царь сдержал свое слово!

Алекса заглянул в приоткрытую дверь. Недана кинулась к нему, схватила и стала отчаянно целовать. Алекса вырвался из ее объятий и, нахмурившись, притворно-сердито сказал:

— Что ты меня, ты его целуй…

Они переглянулись и вновь весело засмеялись.

Алекса толкнул дверь и выбежал на улицу. Вслед ему раздался голос Неданы.

— Осторожно, куда ты помчался, осторожно!

Но Алекса даже не оглянулся.

5

Три дня не стихали в Мельнике пляски и хороводы. Не замолкали гайды и свирели. Слав распорядился до позднего вечера не запирать городские ворота, и крестьяне из соседних сел толпами шли в город. Властитель женится! И они видели его свадьбу. В их жизни это было великим и редкостным событием. И много-много лет спустя говорили: «Такой-то родился до свадьбы деспота, этот умер уже после женитьбы государя…»

Деспот велел выкатить под платаны бочки с вином. Каждый мог пить, сколько душе угодно. Такого никогда не бывало, и люди не верили, что с них не возьмут за это денег. Сначала крестьяне не осмеливались подходить к бочкам, издали наблюдали, что будет со смельчаками, трогающими затычки. Но когда увидели, что никто от бочек их не гонит и денег с них не берут, набросились на старое густое вино из подвалов деспота. Иные вскоре напились допьяна и не могли встать с места, так и улеглись возле бочек, а по распухшим их губам ползали крупные осенние мухи. Слав явственно представлял себе, что происходит в городе, хотя и не спускался с башни. Винные его погреба не оскудеют. В третий раз он не будет молодоженом, и пусть люди запомнят его последнюю свадьбу. У него было предчувствие, что эта жена переживет его. Ирина Петралифа была женщиной крупной и властной. Деспот так и не понял, какую красоту нашли в ней его гонцы. Может быть, кому-то она и нравилась, он заметил искры восторга и восхищения ею в глазах многих мужчин. Но его она разочаровала. Слишком крупна, грузна. В первую же ночь она дала ему понять, что он имеет дело с женщиной, которая стремится набить себе цену. Ему пришлось постоять перед ее дверьми, прежде чем она позволила войти к ней. Слав сдержался и не вспылил: разве прилично семейную жизнь начинать со скандалов? И напрасно Ирина Петралифа старалась показать, что она непорочная девица. Не дурак же он, чтобы не разобраться в этом. Да Слав другого и не ожидал. Однако неприятно, что начало их совместной жизни омрачено этим обманом. И он невольно вспомнил юную Маргариту-Изабеллу… С Ириной Петралифой, он уже предвидел, ему будет нелегко. В голосе ее, в глазах таилось что-то лживое, неприятное. Она привезла в своей свите множество каких-то женоподобных мужчин. Еще встречая невесту на границе своих владений, он обратил внимание на этих зализанных, с жирными округлыми задами людей и спросил своих послов:

— Кто такие?

— Скопцы, государь.

Слав, отъехав в сторону, сплюнул от отвращения. Он впервые видел таких людей. Хорошенькое приданое свалилось ему на голову!

Слав вслушивался в нестройный оркестр гайд, барабанов и свирелей. Люди веселились. Почему бы им и не веселиться? Деспот женится! Он почувствовал, что лютый гнев разрывает ему грудь, и надо было его на кого-то излить. Кто же будет этим несчастным?! Деспот ударил по щиту кулаком. Вошел Недю.

— Распорядись привести ко мне патера Гонория.

— Он здесь, государь.

— Тем лучше! Пусть войдет.

У патера Гонория был обиженный и подавленный вид: никто не пригласил его на господскую трапезу, никто о нем не вспомнил. Деспот женился, а он вынужден стоять перед его дверьми, чтобы засвидетельствовать ему свое почтение. Вот до чего довели дело те, вислоухие, из Константинополя. Послание, которое он отправил туда, вместо того, чтобы улучшить положение, осложнило его еще более. Нападение на Кричимскую крепость ни к чему не привело, лишь подогрело гнев Слава, и патеру Гонорию оставалось одно — ждать, когда этот гнев обрушится на его голову. Но он надеялся, что сейчас, в разгар свадебного веселья, деспот будет добрее. Однако войдя в покои, патер сразу же понял, что миг, которого он больше всего боялся, наступил. Густые брови деспота были насуплены, лоб нахмурен. Он нервно ломал пальцы на руках. Эта дурная, неблагородная привычка всегда раздражала патера Гонория. Он упал перед Славом на колени, потянулся поцеловать ему руку, но горец с пренебрежением отстранил его. Патер медленно поднялся и стал отряхивать свою одежду от несуществующих соринок. Губы его непрестанно шептали молитву.

Слав, полоснув его взглядом, как мечом, сказал:

— Знаю, все знаю!

Гонорий задрожал. Его гонец, его слуга еще не вернулся из Константинополя, и патер боялся, не схватили ли его. И будто прочитав его мысли, деспот добавил: