Восставшие из рая

Пора было принимать волевое решение. Я приблизился к ложу, присел подле старухи – и меня поразил запах, стоявший у смертного одра. Чистый, прохладный запах ночного озера со спящими кувшинками и серебряным плеском рыбы… Странная ассоциация, совершенно не к месту – но тогда она не показалась мне странной. Я подумал, что в таком месте в голову и должны приходить ненормальные мысли, и тут же возникло ощущение, что все мы – и я, и Талька, и Бакс, и старуха – запутались в некоей бесконечной и туманной паутине, причем совершенно неясно, кто мы – пауки, мухи или сошедшие с ума туристы и выжившая из того же ума полудохлая Яга…

Ощущение мелькнуло и погасло, оставив после себя легкий холодок.

– Люди-то где, хозяйка? – мягко поинтересовался я, касаясь лба старухи.

Бакс и Талька придвинулись ближе, и мой сердобольный наследник опустился на корточки, тронув свесившуюся вниз узкую руку с синими старческими венами.

Бабка покосилась на Тальку, и я вздрогнул, увидев ее хищно-ласковый взгляд и костлявые пальцы, дернувшиеся в сторону и словно помимо воли хозяйки сомкнувшиеся на запястье мальчишки; и я еще подумал, что так, наверное, смотрит голодная рысь на свое потомство.

– Ушли люди… Сказано ведь – помираю я… вот и ушли… все… ушли, сынок… и вы бы уходили…

Она все держала Талькино запястье, слабо дергая плечом, будто пытаясь оторвать непокорные пальцы; и сухонькое старушечье тело внезапно напряглось, натянулось струной, связующей нитью между белобрысым мальчишкой тринадцати лет от роду и чем-то неясным, неведомым, что дрожью обожгло мне ладонь, когда я трогал бабкин лоб.

Я только никак не мог понять, откуда во мне это брожение мыслей и полное отсутствие брезгливости, – а она-то должна была быть, уж я себя знаю…

Бакс потоптался и решительно двинулся в обход импровизированной кровати.

– Давайте-ка ее в дом перенесем. Слышишь, Энджи, берись с той стороны… под крышу ее надо, дождь ведь, а тут разворотили все не по-людски, гады, и смылись…

– Не надо под крышу, – шептала старуха, пока мы с Баксом бережно поднимали ее. – Не надо… под крышу… оставьте… черт вас принес, ироды… оставьте…

Голос прервался, и вся она сразу стала гораздо тяжелее.

– Она умерла, – с недетской уверенностью сказал Талька. – Папа, дядя Бакс, положите ее здесь. Не надо ее никуда уносить. Честное слово, не надо…

И я понял, что он прав.

Глава вторая

Глаза мои бродят сами,
глаза мои стали псами.

Ф.-Г. Лорка

Лес изменился. Он не стал реже или приветливей, зато теперь я точно знал, куда нам надо идти. Довольно далеко, до излучины, а там еще вдоль реки к байдаркам – но в направлении я почему-то не сомневался. Словно компас проглотил…

– Талька, – спросил я, – куда пойдем?

– Туда, – махнул рукой мой сын, не задумавшись ни на минуту. – А потом налево по берегу…

Бакс только облизал губы и кивнул головой.

Старуху мы похоронили за флигелем – в сарайчике нашлась лопата и брезент, заменивший и саван, и гроб; Бакс соорудил грубый крест, а Тальку я отогнал подальше, но он все равно подглядывал из-за угла флигеля – в общем, все как положено, только вот я не знал, так оно положено или совсем не так.

Молитв мы не помнили, никаких документов не нашли, а Бакс зло плюнул и сказал, что вечером обязательно помянет покойницу, а в окружном магистрате сообщит кому следует.

Так что мы пошли обратно, набивая имевшуюся у нас тару свежими маслятами, невесть откуда взявшимися и бросающимися буквально под ноги, – но настроение все равно было пакостным, хотя дождь притих, и между серыми обрывками туч стало проглядывать некое подобие солнца.

Потом Талька обнаружил какую-то птицу, сизую, скрипучую и нахальную, и они с Баксом заспорили, как та называется, а я отстал, но Бакс вскоре подошел ко мне и начал молча ковырять палкой землю. Так мы и стояли и молчали, пока Талькин крик не сорвал нас с места, и пока я бежал, спотыкаясь и моля Бога прекратить сегодняшний дурацкий эксперимент, – я снова ясно увидел паутину, кишевшую чем-то живым, и от мест пересечения волокон исходила уже знакомая мне дрожь, заставляя вибрировать всю бесконечность нитей; превращая паутину в белесый туман, сквозь который просматривалась нелепо-черная сердцевина…

Сосны разбежались в разные стороны, до пояса утонув в клочьях налипшего тумана, и мы оказались на опушке – если можно представить себе опушку, возникшую прямо в середине леса. Выходит, можно – потому что все остальное представить себе было гораздо сложнее.

Огромная толпа народа, словно сбежавшая массовка из плохого фильма про средневековые крестьянские бунты; вкопанный в землю и обложенный взъерошенными вязанками хвороста столб, к которому…

Даже на расстоянии ошибиться было невозможно. У столба полувисела на невидимых из-за дальности веревках давешняя старуха из флигеля. Которую мы два часа назад успешно похоронили. Или ее сестра-близнец.