Восставшие из рая

Но над полураздавленным телом Зверя, содрогающимся в последних конвульсиях, уже висела Книга в черном переплете. Просто Книга, а не Зверь-Книга, потому что мертвый Зверь теперь не мог дать Книге желаемого — физического воплощения. Сила потекла от Книги к дерзкому беглецу, заставляя трепетать пропахший кровью воздух...

И Анджей упал, как сбитая влет птица. Упал в шаге от сына, и Талька ощутил всем своим удвоившимся Даром, как Сила Книги идет через Главу, грозя выплеснуться наружу, напоить собой жаждущую толпу Страничников — а на пути ревущего потока стоит вспомнивший себя человек Анджей, понимающий тщету своих усилий и видящий единственный способ сдержать кипящую лаву Силы.

Единственный способ. И Анджей, с трудом дотянувшись до брошенного Баксом серпа, неловко сунул его под себя, приподнялся и тяжело лег на кривое лезвие, впуская его в сердце.

Убивая Главу.

Дописывая Главу до конца.

Окрашивая белое с серебром в алый.

С криком метнулся вперед Талька, споткнулся о недвижного Бакса и рухнул всем телом на землю, хватая отца за руку с самоубийственным серпом и понимая, что — поздно.

Поздно.

И вставал с земли, поворачиваясь к дрогнувшей Книге, уже не Талька.

Один-Трое.

Взявший Все На Себя.

— Таля!..

Кричала Инга. Каким-то чудом оторвавшись от столба, она силилась поднять вверх сорванный с шеи нож; и почти одновременно раздался крик Вилиссы:

— Бросай!

Машинально послушавшись, Инга кинула нож Вилиссе; кинула неловко, неумело, по-женски. Нож оказался справа от Вилиссы, и слишком высоко... Вила обреченно взмахнула культей, понимая, что не поймает, что нечем ловить...

Время остановилось. И пронизывая его густой кисель, летел обычный кухонный нож — удлиняясь, тяжелея, наливаясь синевой, становясь Мечом, Которого Нет. Зашевелилась кожа на рукояти, превращаясь в цепкие мужские пальцы, возникло запястье, мощное предплечье со вздувшимися узлами вен...

И чужая рука, Рука, Которой Нет, намертво вросла в локоть Вилиссы, единым взмахом послав синий клинок в новый полет; и колыхнулся призрак чужого сумеречного плаща за спиной потомственной ведуньи.

Острие меча с хрустом вошло в переплет Книги, пробивая его насквозь, проходя через толщу визжащих страниц, через гибнущие Знаки, Слова и Фразы, разрушая или переписывая заново...

6.

...проходя через толщу визжащих страниц, через гибнущие Знаки, Слова и Фразы, разрушая или переписывая заново, словно гигантское стальное перо, ставящее последнюю точку.

И в комнате Ларя вновь стало светло.

— Господи... — прошептал Бакс, подаваясь вперед и удивленно ощупывая свою грудь.

Талька медленно огляделся и отшатнулся от лежащего возле стола изуродованного тела мертвого Зверя.

Инга, не отрываясь, смотрела на волосы Анджея, где отливали белые с серебром пряди — будто лоскуты изорванного одеяния Главы.

И молчала Вилисса, пряча за спину правую руку.

А на столе, подмяв и опрокинув заупокойные рюмки, лежала пронзенная мечом Книга. Лежала и обугливалась, рассыпаясь ломкими хлопьями, становясь пеплом и золой, черной пылью с белесыми прожилками бывших страниц...

Становясь ничем. И рядом лежал кухонный нож с насквозь проржавевшим лезвием.

Неизвестно откуда налетевший ветер взметнул пепел, и все услышали затихающие слова — эхо, отзвук, призрак голоса...

— И все-таки финал должен быть таким... прощайте, Один-Трое; и вы, Женщины Ножа, тоже прощайте... спасибо вам...

А у комнаты уже не было стен. Вместо них клубился туман Переплета, смыкаясь вокруг молчащих людей все теснее, все ближе...

Пока не сомкнулся совсем.

ПРОЛОГ

В жизни все не так,

как на самом деле.

Станислав Ежи Лец

1.

О, верните

крылья!

Мне пора!..

Ф. Г. Лорка

...а угрюмый Бакс все тащился за мной, по щиколотку утопая в прошлогодней хвое, и с каким-то тихим остервенением рассуждал о шашлыках, истекающих во рту блаженством мира, о поджаренном хлебе на горячем шампуре, о столовом красном в пластмассовом стаканчике, и о многом другом, оставшемся в рюкзаках, оставшихся в байдарках, оставшихся у места стоянки на берегу... и Талька молчал, устав спрашивать меня — папа, а скоро мы выйдем обратно?

Скоро, сынок... и я двигался, как сомнамбула, поглядывая на хмурящееся небо, на завязанные в узлы стволы чахлых сосен-уродцев, и никак не мог понять, что же меня раздражает больше — злобная безысходность леса, болтовня Бакса или всепрощающая покорность моего измученного сына...

Черт нас дернул потащиться искать хутора! Ехидный, лохматый черт, нашептавший в ухо идею прикупить сальца, молодой картошечки и крепчайшего местного самогона на пахучих травках — чтоб тебя ангелы забрали, искуситель проклятый!

— Крыша, папа, — вдруг тихо сказал Талька, и мы побежали, гремя банками и бидонами, и даже пробежали метров двадцать, пока не вылетели на случайную прогалину и не остановились, с трудом переводя дыхание.

— Крыша, крыша... — недовольно пробурчал Бакс, поправляя очки. — Это у тебя, Таля, крыша поехала, от переутомления...

Он покосился на моего обиженного насупившегося сына и великодушно добавил: