Восточная быль Шахерезады

Одним из излюбленных занятий Мухаббат было носиться на белой «Волге» своего дядюшки по новым бетонным дорогам, лентами опоясавшим город, при этом рядом с девушкой непременно находилась одна из молчаливых тетушек. Уже сама манера вождения выдавала в Мухаббат характер решительный, даже авантюрный. Требовательно сигналя, она без колебаний пускалась на обгон огромных автопоездов, пролетала через оживленные перекрестки на желтый свет. С особым водительским шиком она проезжала по старому мосту над каналом, по тому деревянному мосту без перил, который так не любили даже опытные шоферы, настолько узкому, что с обеих сторон колеса двигались по самым кромкам настила. Но и по этой обрывистой теснине она неслась, не снижая скорости. Должно быть, несладко приходилось ее пассажиркам! Надо полагать, тетушки докладывали Черному Хасану о рискованных гонках Мухаббат, но, похоже, тот принимал сторону племянницы, веря в ее счастливую звезду. Было у них что-то общее в натуре. Родня!

А еще Мухаббат любила остановить машину где-нибудь в людном месте, например, у ворот базара, и пройти вдоль рядов туда-сюда, ничего не покупая при этом. Зачем же приезжала? Да себя показать!

А ведь было что показывать, было!

Природа наделила ее белым лунообразным лицом, на котором как бы спорили между собой смеющиеся, искристые глаза и капризно вздернутая верхняя губа. Густые черные волосы, заплетенные обычно во множество мелких косичек, ниспадали до пояса, источая аромат благовоний. А сколько глаз смотрели вслед ее крутым бедрам и легкой походке танцовщицы! Чувствовалось издалека, что она ни разу в жизни не брала в руки кизяк, чтобы растопить тандыр, или веник, чтобы подмести двор. Наряжалась она всегда по восточной моде, в хан-атлас и шелка, самые переливчатые и яркие, и была вся увешана драгоценностями. Трудно сказать, румянила ли она щеки или же это играла ее молодая кровь, зато легко было заметить, особенно в летнюю пору, что она красит хной не только каким ладони, но и ступни своих маленьких ухоженных ног.

Иногда она входила в какой-нибудь магазин, брала там понравившуюся вещь, порой сущую безделицу, а порой что-нибудь дорогое, и, безмятежная, выходила на улицу, даже не удостоив взглядом продавца, который, отлично зная, кто перед ним, не осмеливался и заикнуться о расчете. Однако Черный Хасан, несомненно, был в курсе этих «покупок» и каким-то образом улаживал их позднее через кассу.

Рассказывали также (достоверных очевидцев мы назвать, однако, не можем), что по ночам, когда дом засыпал, Мухаббат выходила во двор, сбрасывала с себя всю одежду и подолгу плавала в хаузе, стенки и дно которого были выложены теми самыми нежно-розовыми мраморными плитками из далекой Италии. Кое-кто утверждал, что раз в месяц, всегда поздним вечером, предшествующим новолунию, во двор въезжал молоковоз и наполнял хауз свежайшим молоком, в котором затем плескалась надменная племянница могущественного Хасана. В том, мол, и заключается секрет ее белой кожи, столь редкой у местных красавиц. Впрочем, мы почти уверены, что эти слухи разносили злые и завистливые языки.

Сколько ей было лет?

Все, кто видел ее, сходились во мнении, что около двадцати двух, ну, может, в крайнем случае, двадцать три. А ведь в таком возрасте восточная женщина должна уже иметь трех-четырех детей, если только она вполне здорова. Мухаббат же выглядела не просто здоровой – цветущей!

В чем же дело? Как могло случиться, что такая красивая и обеспеченная современная девушка, обладающая завидным здоровьем, до сих пор не имеет своей семьи? И для чего дядя привез ее из благодатной прохладной долины в эту пустынную знойную глушь?

О-о, тут был тонкий расчет!

Все знали, что черный Хасан мечтает взлететь очень высоко и занять мягкое руководящее кресло не где-нибудь, а в столице республики. Но при всех его незаурядных достоинствах сделать громкую карьеру ему мешала принадлежность к захудалому роду.

Должность директора промторга в далеком Т., на краю жаркой пустыни, было пределом дозволенного ему другими влиятельными и удачливыми родами, которые делили между собой верховную власть в республике и зорко поглядывали, чтобы в их тесный круг не затесался какой-нибудь выскочка из низов. Но даже и к этой должности его допустили лишь по той причине, что здесь надо было всё создавать на голом месте, крутиться не покладая рук. Надо было работать. Вот ему и позволили работать. Ему, черной кости. Получится – хорошо, не получится – пусть отвечает за развал порученной работы! У него получилось. Но для элиты он так и остался черной костью. (Между прочим, именно ввиду худой родословной Черного Хасана, столичные раисы даже пальцем не пошевелили, чтобы защитить его перед Москвой. Можно подумать, их домашние хаузы были обмазаны саманом!)