Восточный экспресс

ДАНИЛА ВРАНГЕЛЬ. ВОСТОЧНЫЙ ЭКСПРЕСС

Дизель-поезд Хабаровск – Советская Гавань, урча, полз сквозь лиственно-хвойные джунгли. Тепловоз громыхал выхлопами и детонировал мутной смесью, питающей его двигатель. В хвосте плелись четыре вагона, такие же развалюхи, как и волочащий их старикан. Все ходило ходуном, перегородки скрипели и пищали. Подъемные полки не фиксировались. Половина окон были выбиты и заложены картонными листами из-под ящиков с апельсинами. В туалете отсутствовали двери.

Проводник сидел на куче тряпок и тяжелым взглядом смотрел в окно на тысячекратно виденную картину. Радовало одно: за окном была золотая осень. Огненно-оранжевый лес одним своим видом грел душу, обескураженную внутренностями металлического чудовища: оно не желало умирать, как тот же окружающий лес, – изящно и красиво, а упорно тянуло свою огнедышащую лямку до последней отвалившейся гайки.

Проводник встал и, шатаясь в такт покачиванию вагона, пошел вдоль плацкартных купе: «Чай, чай, печенье». В вагоне за боковым столиком единственный пассажир смотрел в окно. По внешности это был человек с Востока. Проводник приблизился и стал напротив: «Чай. Печенье».

– Водка есть?

Во взгляде проводника что-то мелькнуло:

– Водка есть…

– Одну бутылку.

– Пятьсот рублей.

– Ты что, с ума сошел?

– Пятьсот рублей.

– Ладно, ты прав. Сумасшедший тот, кто её не пьет.

Проводник оживился, чуя родственную душу. И стал суетиться:

– Сорок два градуса. «Полет Женьшеня». Так просто не купишь, поэтому и цена чуть-чуть подороже.

Он побежал в свое купе и принес бутылку черного стекла с красивой этикеткой. Восточный человек отдал деньги, взял бутылку и стал рассматривать. Открутил пробочку, понюхал. Проводник уселся напротив и смотрел в окно.

– А стаканы?

– Что? А-а, я сейчас, сейчас… – проводник умчался и вернулся с двумя стаканами, полбуханкой хлеба и большим, как кабачок, огурцом. Порезал огурец на части, посолил солью из спичечного коробка. Поезд тряхнуло на стыке, и коробок, подпрыгнув, свалился, но соль не просыпалась.

– К удаче твоя соль упала, – заметил пассажир.

– Да уж. Вся жизнь удача. И соль еще тут как тут, – пробурчал проводник.

Пассажир налил по полстакана водки.

– Ну, будем знакомы. Катаяма, – он протянул стакан.

– Федор, – представился проводник.

Они выпили настойку и захрустели огурцом.

– И долго эта твоя развалюха до Гавани добираться будет? – поинтересовался пассажир.

– Ну, тут же одноколейка. Пропускаем всякие там платформы с «тойотами». Часов через пятнадцать, может, будем. А ты далеко?

– Домой.

– В Гавань?

– В Японию.

– В Японию?..

– А что?

– Да так, ничего. Но не подумал бы. Говоришь совсем не по-японски.

– Ну, там заговорю.

– А здесь чего делал?

– Лес рубил.

– Да ну – лес? Что-то я, наверное, не въехал.

– Въехал, въехал. Я с поселения. Освободился. В Хабаровске получил документы и разрешение на выезд. Три года… Три года не нюхал сакуры, ты представляешь, Федя?

– И что ж ты сотворил?

– Как тебе сказать… Статья номер ноль. Есть такая.

– Да неужто и статья номер ноль есть?

– Есть. Для японцев. По ней и осудили. Хорошо хоть по половинке выпустили. Кто-то из ваших к нашим прилетел. Поели, попили, что-то там поделили, ну и – добрый жест. Иностранных заключенных, не совершивших особо… Ну, и так далее.

Японец помолчал мгновение, затем решил продолжить:

– В общем, повезло. Меня не хотели отпускать, но знакомая одна помогла. Машка любит иностранцев и сама всё во Францию собирается, язык учит. Работает в прачечной, живет с начальником лагеря. Убедила того, что я – японец, а то по документам меня уже удмуртом сделали. А после Машиного протежирования снова на статью номер ноль скинули. Я ей, конечно, положенное спасибо сделал, но все равно в должниках остался. Судьба сведет – рассчитаюсь. – Катаяма взял веточку укропа и стал перебирать ее, как четки. – Двухлетний «хвост» на вашей зоне – слишком дорогое удовольствие. Через пару лет я и в самом деле удмуртом стал бы…

Федя закурил папиросу, пустил дым:

– Статья номер ноль! Ну-ну. Во дают...

Состав тряхнуло еще на одной колдобине. В последнем купе упала полка. Японец налил ещё водки. Выпили.

– Ну, так как наша зона? – с интересом спросил Федор.

– Мрак, – ответил попутчик. – Но люди хорошие. Я из-за людей язык выучил. Думаю, не хуже японского. А, может, лучше. Вот приеду – проверю. Емкость, емкость – вот что мне нравится у вас. В смысле разговора, общения. Одним словом можно выразить пятьдесят идей. Сила! Я одно время на родине филологию изучал, так теперь стыдно, что учил, после русских оборотов речи. Зря терял время.

Поезд стучал деформированными колесами, шумел вагон разболтанными шурупами, тараканы бегали с места на место в поисках пропитания, а за окном горела желтым пламенем осень Приморья.

Обрусевший самурай налил еще женьшеневой настойки, они с Федором бахнули стакан о стакан и вгрызлись в приморский огурец, закусив горбушкой черного хлеба.