Восточный рубеж

Непосредственно командованию фронта подчинялись: МСДВ, АКВФ, 2-я стрелковая дивизия с дислокацией отдельных полков в Хабаровске, устье Амура и Де-Кастри, 12-я стрелковая дивизия в Благовещенске и 94-я стрелковая дивизия, которая пребывала в Хабаровск с началом войны как резерв фронта. При этом предусматривалось, что в случае одновременного нападения на СССР и МНР, а такой вариант не исключался уже в 1932 г., разрабатываемый оперативный план должен был предусматривать взаимодействие Забайкальской армии с войсками МНР. К прикрытию границ привлекались пограничные войска ОГПУ. Совместным приказом Ворошилова и Председателя ОГПУ Менжинского от 3 марта 1932 г. они передавались в оперативное подчинение командующего ОКДВА. Штаб ОКДВА должен был разработать и представить в Москву к 1 июля 1932 г. план прикрытия границ, план оперативного развёртывания и материального обеспечения, а также задачи монгольской армии.

Таковы были задачи для первого оперативного плана Дальнего Востока. Естественно, что задачи, поставленные в Москве Блюхеру при том наличии сил и средств, которые были сосредоточены к лету 32-го в этом регионе, могли быть только оборонительными — удержать границы, не допустить японские войска на советскую территорию. Даже используя все сухопутные и воздушные силы СибВО, который был тыловой базой фронта, невозможно было создать достаточно ощутимый перевес над возможным противником. Постановка более активных задач в войне с Японией была в будущем, а сейчас — только оборона.

15 мая 1932 г. в Хабаровске состоялось совещание высшего командного состава ОКДВА. Обсуждались итоги усиления войск, задачи на 32-й год. На открытии совещания выступил командующий Василий Блюхер. Он говорил, что командованию армии приходилось работать в зимний период в обстановке, которая резко отличалась от обстановки, в которой работали другие округа. И причина этого была в том, что резко обострилась внешнеполитическая ситуация на Дальнем Востоке.

«Из чего это складывалось? Во-первых, из исключительного внешнеполитического положения, когда не без оснований в обстановке января мы ожидали с Вами крупных осложнений в конце апреля — мае, вследствие чего армия резко увеличила свой численный состав. В связи с увеличением мы прожили с Вами длительный период в обстановке передислокации старых частей, приёма новых и устройства их в районах новых мест расквартирования.

И, наконец, ещё нас связывало — это огромное насыщение нас техническими средствами. На это у нас ушли с Вами январь — февраль, кое-какие части захватили начало марта…» (47).

Но это были оценки военно-политического положения на Дальнем Востоке, данные к концу мая, когда обстановка уже прояснилась и когда и в Москве, и в Хабаровске поняли, что летом войны не будет. А какая перспектива прорисовывалась на будущее? В том же выступлении он давал оценку военно-политического положения на летний период:

«…В какой обстановке будет проходить наша работа летом? У многих товарищей, к сожалению, ожидавших неизбежной войны в апреле или в крайнем случае в мае, на сегодня складывается такое предположение, что войну мы прошли, что лето мы проживём в тиши, что никаких крупных осложнений на границе у нас не будет. Надо товарищей предостеречь от этой явной необъективной оценки положения. Мы с Вами на Дальнем Востоке в обстановке, когда экономические и политические причины, переплетающие интересы целого ряда стран на Дальнем Востоке, говорят нам с неизбежностью того, что война на Дальнем Востоке будет.

Когда она начнётся? Мы ожидали с Вами в мае, она не началась, мы знаем одно, что война будет неизбежно и мы не можем сегодня дать гарантии, что война не начнётся в июле или ещё меньше, что эта война не начнётся в начале 1933 г. Каковы бы не были эти сроки — июль — начало 1933 г., но эти сроки обязывают нас с Вами сделать всё для того, чтобы армия, признанная к защите своих дальневосточных границ, к этому была полностью готова. Мы с Вами сегодня к этому не готовы» (48). Конечно, Блюхер на таком солидном совещании не высказал свою личную точку зрения. Можно не сомневаться, что в подобных оценках было полное единство. Командующий думал так же, как Нарком, а Ворошилов думал, очевидно, как Сталин.