Восток есть Восток

Рут наскоро расчесала волосы, завязала их хвостиком, почистила зубы, подкрасила глаза, надела шорты, коротенькую майку (никакого лифчика), выудила из-под кровати белые парусиновые босоножки на пробковой подошве.

Когда она проходила через обитель молчания, Лора Гробиан взглянула на нее поверх яйца всмятку и удостоила приветствием: слегка кивнула, да еще подмигнула знаменитым затравленным глазом. Рут внутренне возликовала. Вперед – через дубовую дверь, к столу весельчаков. Там ее встретили смехом, клубами сигаретного дыма и возгласами: «Ла Дершовиц! И в такую рань! Что, не выспалась?»

За длинным столом темного дерева сидели Боб, Сэнди, Ирвинг Таламус, Айна Содерборд и еще с полдюжины творцов. Повсюду – книги, рукописи, зачитанные до дыр газеты, тарелки с пятнами яичного желтка, чашки, пепельницы. На отдельном столике большой серебристой ракетой возвышался кофейник в соседстве с вазой вафель и компотницей. Рико хлопотал на кухне, колдуя над тостами, яичницами, канадским беконом – кто что закажет. Когда Рут заглянула к нему в дверь, пуэрториканец как раз подбрасывал омлет на сковородке, причем последнюю держал за спиной.

– Ну и ну, – восхищенно присвистнула Рут.

Рико оскалился золотозубой улыбкой. Ему было двадцать два года, и до нормального человеческого роста он не дорос на добрых шесть дюймов. Еще у Рико были огромные и круглые черные глаза, взиравшие на мир с неизменной скорбью.

– Делов-то, – сказал он…

– Сделай мне яйцо в мешочек, когда закончишь, ладно? – попросила Рут, стоя на одной ноге. Кухня источала мощные, богатые запахи. – И пожалуй, еще два тостика из белого хлеба.

– Делов-то, – повторил Рико и еще раз подкинул омлет, из чистого пижонства.

Рут налила себе кофе, добавила бескалорийного сахара и подождала, пока Ирвинг Таламус расчистит место на столе.

– Хорошо спали? – спросил он, плотоядно наблюдая, как Рут опускается на стул и закидывает ногу на ногу. Веки у него набрякли, под глазами нависли мешки. Лучше всего Ирвинг Таламус сейчас смотрелся бы в бурнусе и сандалиях, пересчитывающим верблюдов и невольниц где-нибудь в пустыне Негев.

Рут жалостно улыбнулась.

– Слишком много выпила. Но потом мы с Саксом немножко погуляли, и я чуть-чуть освежилась. Спала.

Ирвинг Таламус перестал на нее пялиться и принялся сооружать на тарелке некое подобие пирамиды из яичницы. Рут вспомнила открытку. Сынок Ирвинга, первокурсник Йейльского университета, резал папочке правду-матку. Мальчик намеревался провести каникулы в горах с матерью. Отец же, судя по всему, предложил сыну в предыдущем письме приехать к нему в КиУэст. Студент ответил решительным «нет», да еще написал, что считает папашу лицемером, перехваленным нарциссистом и моральным уродом, который не может удержать в штанах свой патриархальный член. Письмо от литературного агента было еще хуже. На миг Рут даже стало совестно, что она читает такое. Но только на миг. В конце концов, она ведь интеллектуал, творец, человек искусства и сама создает правила, по которым живет. Агент, один из самых почитаемых во всем Нью-Йорке, писал, что издатель, выпустивший в свет шесть последних книг Ирвинга Таламуса, не советует публиковать новый роман. По его мнению, «Собачья жизнь» – полный провал. Слабо. Невразумительно. Агент вкрадчиво, деликатно и многословно убеждал Ирвинга Таламуса не упорствовать. Пройдет полгодика, он остынет, перечтет роман и сам увидит. Правда-правда. На карту поставлена его литературная карьера, будущее место в пантеоне американской словесности. Зачем губить все необдуманным поступком? В конце агент писал, что буколическая атмосфера «Танатопсиса» наверняка пойдет Ирвингу Таламусу на пользу, даст возможность отдохнуть и расслабиться.

– Ну, как движется ваше новое творение? – спросил мэтр, двинув в сторону Рут своим массивным подбородком.

Она знала, что правда ему ни к чему. Нужно похныкать, посыпать голову пеплом, попричитать насчет творческого кризиса и собственной бездарности, а потом с почтительным придыханием спросить – как это только ему удается писать одну за другой такие потрясающие книги. Рут отхлебнула кофе, поставила чашку на блюдце и, придвинувшись к соседу, сообщила:

– В жизни так дивно не работала.

– Здорово. Просто шикарно.

Взгляд у Ирвинга Таламуса стал уязвленным. Боб поднялся из-за стола первым, сказав, что вечерком надо будет перекинуться в покер. Айна Содерборд, облаченная в розовый спортивный костюм, которому было по меньшей мере лет девяносто, тут же вскочила, и Рут слегка приподняла брови. Ирвинг Таламус понимающе кивнул. Дверь кухни распахнулась, донеслись звуки зажигательной салсы, и в столовую, пританцовывая, впорхнул Рико. Яйцо и тосты для Рут. Она разбила скорлупку, выложила содержимое на поджаренный хлеб, посолила, поперчила и лишь потом, в свою очередь, задала Таламусу вопрос, которого требовал писательский этикет:

– А как у вас? Как «Собачья жизнь»?