Восток, запад

Йор. Ну хорошо, вот вам разгадка. Все кошки любят глядеть на монархов, а тот, кто глядит на монарха, предает свою жизнь в его руки, а жизнь, преданная в монаршьи руки, вполне может проскользнуть между пальцев. А ну-ка, принц Гамлет, сосчитайте-ка, сколько у вас между пальцами промежутков — смотрите, между этим пальцем и этим, между этим и этим, между этим и этим, и между этим и большим пальцем. Всего на двух руках восемь; итого, значит, восемь жизней! И значит, выживет только тот, у кого их девять; потому-то кошкам, которые все любят смотреть на королей, нужны девять жизней.

Оф. Отличная загадка, муж.

Гам. А теперь давайте танцевать! Закрывай свою дурацкую лавочку и спляшем веселую джигу.

Йор. А вы так и будете сидеть у меня на спине?

Гам. Буду. А ну-ка вот ты теперь отгадай: чего я хочу?

Йор. (в сторону, приплясывая). Ты, Гамлет, ничего не хочешь, но Йорик для тебя подыщет предмет желаний.

Все это время из носа как Гамлета, так и дурака торчат серебряные пробки искусной работы!

В колыбели начинает плакать младенец, жалуясь одновременно на все сразу: на пробки, на хлопки и свисты Гамлетова хлыста, которым тот то и дело взбадривает свою двуногую клячу.

Что прикажете думать о столь безобразном поведении принца? Конечно, понятно, что он ненавидит Офелию, но за что? Неужто за то зловоние, которое исторгает ее нутро? Или за власть над шутом, который бросается исполнять любое желание, стоит ей бровью повести? Или за набухшие, спрятанные под рубашкой два крепких бутончика, за тело, принадлежащее не ему? Принц Амлет в свои семь лет чувствует в этой юной особе нечто, что его тревожит, но чему он пока не в силах дать определения. И посему детская влюбленность оборачивается ненавистью.

Возможно, в ненависти его виноваты все три обстоятельства: вонь, власть над сердцем Йорика (ибо любой дурак знает, что сердце Дурака должно принадлежать только принцу, поскольку кто, кроме Дурака, ему его отдаст?), ну и разумеется, красота. К чему гадать, какая из трех причин стала главной? Аппетит у нас хороший, проглотим и триединство.

Однако не стоит спешить с осуждениями. Гамлет всего лишь заброшенный ребенок и видит в Йорике не только слугу, но отца — самого лучшего, даже совершенного, поскольку всякий сын стремится сделать из отца раба. Иными словами, несчастный, болезненный принц видит в поющем, танцующем и кривляющемся Йорике укрощенного Горвенда. Гамлет пошел в мать.

Здесь наш манускрипт… или, я сказал бы, чернила… или — что было бы еще точнее — рука, державшая перо… Впрочем, руки той давно нет на свете, а об ушедших плохо не говорят… Э-э… текст — да, назовем это так! — здесь текст отступает от главной сюжетной линии и начинает путано перечислять все чудовищные злодеяния, совершенные принцем в отношении шута, методично отмечая каждый след башмака, припечатанный к шутовской заднице, с описанием всех деталей, а именно: повода, вызвавшего пинок, достигнутого эффекта, конкретного места, куда он пришелся, конкретной части платья, где отпечатался след, а также сопутствующих обстоятельств, как то: дождь, солнце, ветер, гром, град и прочие погодные условия; отмечая отсутствие при подобных сценах королевы-матери, которая якобы и сама пострадала от тирании стихийных бедствий; а также приводя полный перечень причинно-следственных связей между пинком ноги в зад и нырком носа в торфяную кочку, с последовавшими затем розысками серебряных пробок и так далее — короче говоря, с тем прискорбным отсутствием лаконичности, каковое мы здесь и спешим исправить. Однако основа сюжета, на мой взгляд, слажена крепко. Пытаться ее разрабатывать означало бы не только соперничать с принцем, обрабатывавшим своего шута и хлыстом, и палкой, и еще бог знает чем, но и то, что мы, не будучи принцем, попытались бы обойтись с Читателем так, будто и он, Читатель, тоже Дурак. (Тогда с какой же я стати, отнюдь не будучи принцем, вставляю сюда, в собственную свою фразу, неизвестно откуда взявшееся «мы», облекая ее в пурпурную мантию множественного числа? Прочь! И назад, к обычному — то есть тоже не-обычному, поскольку оно циклопично — 1 л., ед. ч.)

Приведу лишь один эпизод:

Гамлет, катаясь на Йорике, машет хлыстом и случайно обнажает то, что скрыто плотной завесой плоти — иными словами, оголяет кость. Принц оказывается способен на чувство: его, на плечах Дурака, при виде крови тошнит. Да, Читатель, увидев впервые мелькнувшую черепную кость друга, Принц Датский, движимый благородным участием, хватается за живот, и его рвет прямо на звонкие колокольчики.

До этого момента я прилагал все усилия, чтобы как можно деликатней передать любопытные психологические, а также фактологические детали нашей весьма щекотливой истории, но, наверное, пришло время, и пора наконец листам, которыми я владею, увидеть большой Свет, ибо наша Трагедия Личности берет свое начало в Политике. (Что, впрочем, вовсе не удивительно.)