Востоковед

– Народ боготворил Каддафи, когда тот сверг короля и объявил нефть собственностью государства. Он посадил в пустыне райские сады, построил белые города, университеты и научные центры. Дети берберов уже учили высшую математику, когда их отцы все еще кочевали по Сахаре на голодных верблюдах. Так продолжалось до тех пор, пока Каддафи не сошел с ума. Говорят, колдуны заразили его страшной болезнью, когда в человека вселяется зло. Он чувствовал приближение припадков, уезжал в пустыню, подальше от глаз. Жил в шатре, ревел, как зверь. Грыз верблюжью шерсть, она забивала ему желудок, и его рвало кровью. Из него извергались черные жуки. Он стал свирепый и беспощадный. Студенты требовали больше свободы, он арестовывал их и бросал в кислоту. Наши герои заминировали, простите, господин Фарб, они заминировали английский самолет, и он взорвался над Локерби. Мы считали их лучшими из нас. Но Каддафи, когда стал заискивать перед Западом, отдал их в руки англичан. Он поступил как предатель. Он думал, что стал другом французов, итальянцев и англичан. Его стали принимать в Риме, Париже и Лондоне. Он стал сорить деньгами, одаривал нефтедолларами Берлускони и Саркози. Но они сначала целовали его щедрую руку, а потом убили его. Французы выследили его с вертолета и разбомбили его машину. Когда его вытащили из машины, он визжал, как собака. У него были открытые раны, и те, кто взял его в плен, мочились на эти раны. Его положили на дорогу, и ему на живот наехал тяжелый грузовик. Из него вылез огромный черный жук и убежал в пустыню. И вот теперь я тот, кто я есть. Занимаюсь расхищением драгоценностей, которые охранял всю жизнь. В меня тоже вселился черный жук.

Али Хамид плакал, отирал очки несвежим носовым платком. Торобов вдохнул сладкую наркотическую струю из кальяна. Выпустил мимо головы доктора Али голубую струю дыма.

Глава 7

«Где будет труп, там соберутся орлы. Где гремят взрывы, там пролегает путь Фарука Низара». Так думал Торобов, собираясь лететь в Бейрут. Там назревал террористический акт, туда вел след скользнувшей по камню змеи.

«Меч пророка» свистел по всему Ближнему Востоку. Рассек над Синаем русский лайнер. Пронзил парижское кафе. Сверкнул в Багдаде среди взорванной шиитской мечети. Теперь его острие приближалось к Бейруту, откуда отряды Хизбаллы уходили в Сирию, на войну с ИГИЛ.

Торобову казалось, что за ним следят. То исподволь брошенный осторожный взгляд портье. То юноша в белой накидке, следовавший за ним по пятам. Но он не покидал отель. Был готов лететь в Ливан. Но прежде, чтобы не вызвать подозрений у Али Хамида, решил посетить Сабрату, осмотреть античные руины и сделать мнимый заказ на какой-нибудь мраморный камень.

В стороне от шоссе, у лазурного моря, среди пепельной пустыни высились хрупкие золотистые колонны, пролегали мощенные плитами улицы, круглился амфитеатр, виднелись постаменты исчезнувших статуй, зарастали мхами надгробия с римскими надписями. Торобов, оказавшись в этих дивных развалинах, вдруг ощутил такой покой, такую душевную сладость, такую нежданную благодать, словно не было жестокой погони, неусыпной бдительности, недремлющих страхов. Этот золотистый город своими колоннами, резными капителями, пустынными улицами был тенью. Был видением. Был наполнен духами исчезнувших времен и покинувших землю душ. Словно кто-то божественный очертил эту землю у моря волшебным кругом, за который не проникали чудовищные бури и беспощадные схватки. За пределами этого круга шла бойня, бушевала нескончаемая революция, русские бомбардировщики пикировали на сирийские цели, шли на казнь мученики, захлебывались ненавидящие проповедники, тонули в волнах баркасы с беженцами. А здесь, в тихом солнце, светлело надгробие с полустертыми письменами, парила в небе каменным цветком резная капитель, море лизало берег стеклянными языками и тихо пела на мшистом камне малая птица.

Торобов не старался воскресить излетевшую жизнь. Не звал обратно плывущие по волнам галеоны, шумные торжища и громогласные шествия, театральные действа и курения фимиамов. Он был счастлив оказаться среди теней, самому стать тенью. Отрешиться от своей изнуренной плоти, от горьких воспоминаний, от жестоких предчувствий. Оттолкнуться от золотистого камня и полететь, воздев руки, туда, где в голубых садах гуляют блаженные мудрецы.

Он обредал развалины, фотографировал фрагменты статуй, надписи на плитах, резные листья коринфской капители. Все это он покажет Али Хамиду, чтобы больше никогда не вспомнить.

Он увидел тесаный камень, одиноко лежащий среди иссохшей травы. Это был куб со стертыми гранями, изъеденный ветром, в шелухе лишайников. На нем едва проступал знак, то ли буква, то ли безвестный иероглиф. Это был алтарь, поставленный на окраине города, недалеко от моря. «Алтарь неизвестному Богу», – восхитился Торобов, ощупывая камень. Камень был шершавый, чуть прогрет солнцем, от него в ладони текли едва ощутимые силы, таинственные волны, словно он признал Торобова, ожидал его здесь столетиями и наконец они встретились.