Востоковед

Но она состоялась. После крушения Ирака, когда над ночным Багдадом, оставляя хвосты огня, летели сонмы крылатых ракет. Когда железный трос обмотали вокруг статуи Саддама Хусейна и валили под ликование толпы. Когда грубую веревку накинули на шею пленного Хусейна и его сиплый последний крик прозвучал из петли. Когда чудовищный вихрь замотал Ирак в кровавую простыню, из которой раздавались истошные вопли пытаемых. Фарук Низар исчез в этом вихре, сгинул под этим кровавым саваном. И вдруг возник.

Между ними все эти годы сохранялась тайная связь, существовала незримая линия, которую резко прочертил президент. Соединил их жестокой связью, которой уже не распасться. Они будут сближаться, пока не сольются. Пока линия не превратится в точку, и оба они исчезнут.

Торобов думал, как странно в их отношения с Фаруком Низаром вонзился президент. И двести взорванных в небесах пассажиров. И та падающая люлька, в которой летел младенец. И та мать и дочь, обе с развеянными волосами, что, схватившись за руки, мчались к земле. И рыдающие над гробами. И летчики дальней авиации, летящие вокруг Европы, через Гибралтар к Сирии, выпускающие дюжины крылатых ракет. И те, кого убили ракеты. И журналисты международных агентств, освещающие ход операции. И турок Эрдоган, отдавший приказ сбить русский бомбардировщик. И крымские татары, взбаламученные турецкими агентами. И демонстранты в Москве перед турецким посольством. И его, Торобова, родовое предание, когда его прадед на русско-турецком фронте открыл из горных орудий огонь по турецкой пехоте и получил от великого князя Золотое оружие. И при этом вручении присутствовал маленький цесаревич. И тот екатеринбургский подвал, где был убит цесаревич. И все бесконечное множество живущих на земле и живших когда-то. Все они были помещены на линию, соединяющую Торобова с Фаруком Низаром. Все ждали, когда линия превратится в точку и две их судьбы сольются.

Торобов лежал под балдахином в отеле и ожидал взрыва. Он был погружен в гигантский водоворот мира, тайну которого ему не дано разгадать. Тайну, которая сверкнула лазурью на крыле улетевшей сойки.

Утром в холле его поджидал Гассан. На двух машинах, в сопровождение агентов безопасности Хизбаллы, они отправились в Баальбек. Машина летела в перламутровом солнце по голубому шоссе. Чудесные белые виллы поднимались по склонам гор. Казались стеклянными сады. Долина Бекаа с ее нивами, рощами, белыми селениями драгоценно сияла сквозь голубую линзу. Вдруг блеснет вдалеке море. Возникнет и канет, как тень, средневековый рыцарский замок.

Торобов чувствовал незримые волны времен, потоки племен и народов, наполнявшие волшебную чашу Ливана. Иудеи мешались с огнепоклонниками. Христианские рыцари с сарацинами. Шиитские мечети соседствовали с античными храмами. И все времена и народы не исчезли, а продолжали струиться в солнечной синеве, рождая прозрачные миражи, среди которых трепетала и волновалась его, Торобова, жизнь.

Баальбек возник, как туманная мглистая гора, выступавшая из зелени рощ. В горе громоздились уступы, зияли пещеры, возносились черные башни, похожие на хоботы громадных слонов.

– Я оповестил наших людей в Баальбеке, – сказал Гассан. – Мы встретимся с директором музея, и ты сможешь задать ему свои вопросы.

Мертвый город своими столпами, стенами, остатками башен источал тусклый металлический свет, словно был сложен из железных метеоритов. Торобов вдыхал горячий воздух, желая среди ароматов цветущих роз уловить запах окалины, кислый дух оплавленного в космосе металла.

Служащий музея, сердечно обнимаясь с Гассаном и Торобовым, осматривая их ласковыми глазами, сообщил, что директора нет на месте, но он извещен об их прибытии и через час прибудет.

– Вы хотите чаю или кофе? – приглашал он гостей в уютные кресла.

– У вас мало туристов. Обычно здесь столько автобусов, что негде поставить машину, – заметил Гассан.

– К сожалению, туристы напуганы взрывами. Все боятся новой войны, – печально развел руками служитель.

– Тогда, если вы позволите, мы погуляем по территории и через час вернемся, – сказал Гассан.

Сопровождающие их охранники остались у ворот, в тени деревьев. Гассан и Торобов миновали турникет и по мощеной дороге, по солнечным булыжникам вошли на территорию заповедника.

Было пустынно, солнечно, тихо. Над громадными плитами стекленел воздух. Огромные столпы уходили в синеву и сужались там, – так высоки они были. Все кругом было мощно, едино, высечено из одной непомерной глыбы ударами исполинских камнетесов.