Вот ангел пролетел

Мы с Сонькой партнеры по купе. Можно так сказать. Мы аристократы. Раньше приходилось и на голой земле спать, и в подземелье, и возле труб горячих, где один бок отмерзает, другой прикипит так, что отдирали себя, оставляя клоки материи, а то и мяса, бывало. Купе укладено по бокам и сверху кусками жести. Прикладено картоном из коробок. С левого боку мой будуар, с правого - Сонькина раскладуха. Посередке обломанный кусок кухонной полки с набором посуды: кривая ложка одна, кривая вторая, две тарелки целых, две кружки настоящих японских с рисунком японской вишни, с трещиной, коробка с солью, коробка с сахаром, кастрюля почти новая, чайник, закопченный дочерна, и серебряная лопаточка для масла, ею мы просто любуемся, посколь масла не едим. Дале пенек, на пеньке примус дореволюционной постройки. Затем почти целый стул, на нем керосиновая лампа, вечером почитать, если найдется книжка. Я читаю редко. Сонька чаще. Умеет. Бухтит, пускает пузыри, языком себе читать помогает. А потом плачет. Ты чего, спрашиваю. Да разве она знает, чего. Мы никто, ни про себя, ни про кого не знаем - чего. А под моим ложем патефон. Пластинки тоже есть. Виноградов певец, Утесов, Хачатурян, Танец с саблями, и другие. Как с саблями - так Сонька опять с соплями. Хотя в норме бесчувственная типа колоды.

Кеша раздвинул листы жести, вошел в купе. Всегда он рушит дом. Без того не может. Как будто трудно заползти, нагнувшись, как мы с Сонькой заползаем. Нарушит, потом строит. Мужик. Мужицкий инстинкт. Идете, что ль, интересуется по-соседски. Кеша, хошь каши, интересуюсь в ответ. Мы редко чего спрашиваем друг дружку. Политес не обязателен. Утро такое свалилось, не похожее. Как полетела, так и лечу, словно чему случиться светит. Будто может что случиться там, где нету любопытства, ни мужского, ни женского, а лишь привычное, как рычание иль урчание уличных собак, утоление жажды-голода, и все, и боле ничего.

3

Думая еще покурить, вышли мы трое под белесые, стылые, скучные небеса нашей родины, а машина уж обнаружила себя около, и мы, ни разочка не затянувшись, согласно рванули что есть мочи строго на звук гуденья агрегата. Ха. Это Кеша с Сонькой рванули. Только мать сыра земля зачавкала, как жадное драконово отродье, желая заглонуть их в ритме вальса, как отдалось в моих музыкальных ушах. Я свои сто с лишним, при росте метр с шапкой, перемещаю в пространстве не так споро. Поспешила, людей насмешила. Заюзила по грязи стертой до полной глади адидасовой подошвой, взмахнула обеими ручонками, будто взлететь собираюсь, и именно что полетела. Коленца мои, бочонки, вперед вскинулись, навроде в танце, уселась на пятую точку, встать не могу. Главное, штырь металлический, опора и надежа наша, подвел, в сторону отлетел. Но тут ни зрителей нету посмеяться, ни кавалеров даме помочь. Дама сама должна из грязи восстать как миленькая. Одной рукой уперлась в дорогу, другой подтянула отъехавшую ногу. Мелко-мелко перебирая конечностями, нашла укрепленное положение, руки-голова-ноги внизу, зад наверху, как книжка, домком сложенная, выпрямила себя кое-как и восстала. Такие восстания нам не впервой. Приходится фокусничать. Достала штырь из месива и помчала себя, насколь могла, к цели.

А у цели уж не только Соня с Кешей. Вся орава. С четырех концов нашей местности: севера, востока, запада и юга. Кривая Полина, Фед Федыч хромоногий, Витька по кличке Юшка, Манька-горбунья, чернявый новенький, что сказал фамилию, а имя не сказал, типа Окаянц. И другие, кого знаю, имен не знаю. Имя не обязательно. Фамилия тем более. Клички довольно, чтоб обозначить или позвать, если что. В прошлый раз, как всегда, бросились прямо на бульдозер, а лучше сказать, под бульдозер, облепили, словно мухи навоз, даром что и в натуре они тут, а он же еще едет, механизм этот, и вдруг вижу, у беременной нашей, которой мы промеж себя дали кликуху Пузо, возьми да хвост платка с головы на колесо намотайся. Я ору: Пуза-а-а-а! Оказалось, ее Веркой звали. Она и не отозвалась. Затянуло, бедолагу, и череп раздавило. Читала, как такое с кем-то стряслось, а с кем, позабыла. А какая память была. На школьных олимпиадах, как в цирке, показывали. И поздней то же само. Сколько пила, пропить не могла. Какая-то интересная из себя была барышня, к высшему обществу принадлежала, львица. Потом вспомню. Выходит, Верка с ребенком будущим в себе, как в клетке, навроде львицы погибла. Говорили, будто Юшка ребенка ей сделал. Он закапывал. Видели, слезы по бороде текли. Да, может, просто слякоть от природы или пот. Закопал и снова среди нас, продолжает. За нами нету рубежей, позади Москва, нам никому дальше дороги нет, и мы продолжаем.