Вот это поцелуй!

Я заставлял Крис есть. В тот вечер, как и в другие. Я читал газету, ожидая, когда она закончит ужин» или смотрел CNN, шепча ей слова утешения. И вот в тот вечер она вдруг оттолкнула тарелку с купленной мной овощной лазаньей и объявила, что беременна. И я заплакал.

Потом я поздравил ее и ушел.

Я пришел на следующий день вечером. Я сцапал того мерзавца, который сжег свою жену и троих детей, – но отказался его допрашивать. Я зашел навестить Мэри-Джо, и тут как раз все засуетились, потому что она начала выходить из комы. Потом я вслед за Полом Бренненом добрался прямо до самого его дома, до особняка на берегу реки, вдоль которой мы долго ехали, над черными водами. Я позвонил Пауле – узнать, как у нее дела.

Наконец я зашел к Крис и спросил, что она собирается предпринять.

Она решила сохранить ребенка. Я был к этому готов. Сказал, что иначе и быть не может. И что хочу участвовать в расходах. Она отказалась. Я ответил, что это не так уж важно. Пошел налил себе стакан воды. И вот я гляжу на нее и говорю себе: «Она беременна… Это невозможно… У меня, наверное, жар… Нет, видно, никакая чаша меня не минует…»

Я решил сбросить Пола Бреннена в реку на 28-м километре. Устроить ему падение с тридцатиметрового обрыва. Я теперь постоянно следую за ним в угнанных машинах, держась на почтительном расстоянии. Именно во время этих длительных прогулок, когда мы удаляемся от города и едем по дороге, извивающейся вдоль берега, в тишине, нарушаемой только свистом ветра в ушах, я подолгу обдумываю сложившуюся ситуацию.

Ребенок, которого Крис ждет не от меня. Тяжелый удар. Но что, если это та цена, которую я должен заплатить?

Есть ли у меня сейчас выбор?

Когда я вновь увиделся с Крис, я предложил ей стать крестным отцом ребенка. Она ответила отказом. Я от этого чуть умом не тронулся. Я сказал ей:

– Ведь я уженаказан. Ты меня уже миллион раз наказала. Тебе этого мало?

Внезапно я крайне нелюбезно повел себя с Жозе. Объявил ей, что она не в моем вкусе. Ее это позабавило. Я сказал, что секс – последнее, что меня интересует в этой жизни. Она наградила меня бурными аплодисментами.

Машины я угоняю ненадолго, на час-два, я их не порчу. Разживаюсь ими на автостоянке у больницы, и мне не раз доводилось наполнять баки бензином перед тем, как расстаться с очередной машиной.

Я выбираю большие, многолитражки. Иногда с откидывающимся верхом.

Визиты к Мэри-Джо нагоняют на меня тоску.

С тех пор как она открыла один глаз (второй у нее заплыл и плотно закрыт, а челюсть собрана из осколков), я угоняю только машины с откидывающимся верхом. Мне необходим свежий воздух. А если я нахожу в бардачке сигару, то уже чувствую себя лучше. Мне необходимо расслабляться.

Фрэнк рассказал мне, что Мэри-Джо в лучшем случае проведет остаток своих дней в инвалидном кресле, так как пострадал спинной мозг.

Я поцеловал Мэри-Джо руку, потом коснулся губами ее лба.

Фрэнк сказал, что, по его мнению, она нас не слышит. Он и сам выглядел совершенно потерянным. И во всех этих страданиях, во всех этих несчастьях, во всех этих ужасах, что обрушились на нас, был повинен Пол Бреннен, да, так или иначе, прямо или косвенно, именно ой, Пол Бреннен, был им причиной.

Я изложил свою точку зрения Фрэнку. Он поразмыслил над этим и признал, что если рассматривать случившееся под таким углом, то я где-то прав.

Обычно я старался устроить все так, чтобы в полдень перекусить с Фрэнком. Он был еще не слишком бодр, а его студенты разъехались на каникулы. Но я часто находил его в аудитории; он сидел за столом и всегда был погружен в чтение.

Я дал ему один написанный мной текст. Это был детектив, и выбор жанра меня беспокоил с самого начала.

– Это называется идти на риск, – говорил он мне. – Если ты не готов рисковать, остановись. Не заставляй меня понапрасну тратить время.

Ему легко было так говорить! А я ведь себе просто голову сломал, чтобы написать что-то стоящее. Но когда речь идет о литературе, с Фрэнком шутки плохи.

– Ты начал с того, что понял, как плохо то, что ты писал. Прямо-таки из рук вон, следует признать. Не стоило бы тебе говорить такое, но это хорошее начало. И другого пути нет. Когда человек понимает, что ничего не стоит, – это уже большой шаг вперед. Ты этот шаг сделал. Не знаю уж, каким чудом, но сделал. Впрочем, это не означает, что ты ушел далеко. Часть пути, которую ты преодолел, ничтожно мала…

Он смотрел мне прямо в глаза. Большую часть времени мы проводили на скамейке, надев темные очки, с сэндвичами и банками кока-колы, а птички стайкой вертелись у наших ног и прыгали рядом в траве. Все вокруг – деревья, фасады – было залито светом. Людей там тоже хватало. На велосипедах, на роликах, на скейтбордах, одни дремали, другие флиртовали и влюблялись; были тут и злые, и те, кто замышлял преступление, и те, кто просто ждал встречи, – короче говоря, на любой вкус. Я наблюдал за ними. А что они, эти люди, думали о жанре детектива? Фрэнк смотрел на меня в упор, и сквозь темные стекла мне все равно был виден жутковатый блеск его глаз.