Вот и вся любовь

Обратный рейс заканчивался в полночь, мне пришлось томиться в аэропорту больше часа. Прислонившись к бетонной стене, я разглядывала приезжающих и встречающих, так похожих на родственников с папиной стороны. Эти глаза, эти интонации… Прошло несколько человек, и все застопорилось: пожилая дама с израильским паспортом привезла более пяти золотых изделий. Наверняка ей хотелось здесь пофасонить, — мне показалось, то была Ципора Израилевна…

Зоря Исааковна вернулась остриженной и выкрашенной в равномерно черный цвет — в Израиле не любят седые волосы. С ней была попутчица, молодая математичка. Я сдерживала свое нетерпение вплоть до посадки в машину. Но нет, Зоря Исааковна не ездила к Е. Н.: жила в Хайфе у брата, договорилась было поехать со Шнайдером, но сорвалось, что–то срочное на работе, Мишка все–таки оперирующий хирург…

Из аэропорта прибыли в третьем часу, Леня ждал, а дети уже спали. В ванной висела цементная пыль и не работало электричество. В коридоре валялись байдарка и рюкзаки: Маша с Ромкой, двоюродным братом, всю неделю собирались в поход.

Сели пить чай. Молодая математичка нахваливала свой выпуск, умных деток: Рому Горинского, спящего тут же, за стенкой, рыженькую Соню Яковскую, Левину дочь. Мы подмигивали Зоре Исааковне: лучше нас не бывает.

С утра все уехали к пермскому поезду. Ромка проснулся в полдень, обиженный:

— Тетя Ира, ну что такое?! Здесь были мои учителя, а меня даже не разбудили! Любимые учителя, прошу заметить!

56

Я тело в кресло уроню,
Я свет руками заслоню
И буду плакать о Леванте.

А я, сидя в этом самом Леванте, буду плакать о Шумбуте. Это деревня, где я работала первые 3 года «по распределению». Между Елабугой и Чистополем (ближе к Чистополю), в шишкинских лесах.

Нас было много — молоденьких учениц всяких уч. заведений: моя Нинуля — нем. язык из Каз. пединст. с «красным дипломом»; милая Лидуля — рус. язык — из Елабужского педучилища; красавица неполных 17 лет Шурочка и пионервожатая Тома — Томчик-Томуля — из Чистопольского п/у — и т. д. Мы были свободны, как ветер, веселы и легкомысленны, мы были влюблены друг в друга… Кавалеров не было — да нам и не надо было. Нам хватало почти отеческой заботы нашего дорогого Лешки. Лешка был только что демобилизованный солдат, уже женатый по деревенскому обычаю, исполнял должность завхоза, бухгалтера и лаборанта. «Девки–девки, ну, куда я вас девать буду — на засол, что ли?» Так начиналось вместе с нашим веселым хохотом в ответ каждое школьное утро. В его распоряжении был старый школьный мерин Колька. И каждую неделю Леха подзывал нас тихонько к окну учительской и говорил: «Ну, гляньте, как Васька на Николае едет!» Васька — это был Василий Иванович, директор и математик, мужик с лошадиным лицом и ревнивой разбитной дамой Анной Ивановной — женой и историком. Политич. климатом правила, конечно, она. Ну, а деловая и умная сторона держалась в школе на мистере Пиквике — стареньком, умном, толстеньком завуче. Он нас баловал, лелеял, всячески опекал, бескорыстно любовался нашим молодым весельем…