Вот и вся любовь

— Ужасно вкусно! Я б не додумалась — гречку в суп…

— Понимаешь, тут главное — атмосфэра…

Атмосфэру Циля создавала на маленькой досочке: крошила овощи аккуратно и меленько — столы и шкафчики были ей по грудь, но все прилажено, приспособлено, все под рукой — Циля тут же выполняла упражнения по ивриту.

— На кой мне сдался их тарабарский язык? — ершился Фима. — В мои–то семьдесят пять!

Циле было под восемьдесят. Однажды с утра в доме остались только мы и хозяйка. Она выглянула из кухни, когда мы в салоне заканчивали свой завтрак, тихонечко села рядом и без предисловия начала говорить. Мы смеялись до слез, — Циля рассказывала телевизионные байки:

— Он кричит оператору: «Что ты Пьехе режешь голову? Режь ей ноги!»

Циля рассказывала через край, чуть дольше, чем нам бы хотелось, ведь нам хотелось еще что–нибудь осмотреть. И если бы не «чуть дольше» — Циля впервые вышла из берегов! — я б не запомнила этот случай, как не запомнила ни одной ее чудной байки. Я б не заметила, как крошечная тетя Циля, терпеливо дождавшись, когда разбежится семейство, выследила нас из своей кухоньки, как торопилась рассказать — смешно и щедро, пока работает батарейка.

Мы с девчонками сели в круг по привычке: любим слушать, как Леня по телефону шутит с Фимой. В тот день остроумия не предвиделось.

— Фимочка, как ты?

— Хреново, как еще.

— Ты уж держись.

— Я же, Ленька, солдат.

— Вы с девочками молодцы. Все сделали для Цили.

— Да… Если б не здешние врачи, ей не прожить бы этих лет… Приезжай ко мне, Ленечка.

— Я приеду, Фима. Приеду. Как только смогу.

68

Я готовилась к лекции в своем кухонно–столовом пространстве, когда услышала глухой стук, лай Диггера и крик бабы Таси. Бабушка лежала на полу, лицом вниз, вытянув вперед правую руку. Из опрокинутого ковшика вытекал парафин, застывая бесполезной, бессмысленной лужицей. Бабушка плакала:

— Ну, что я наделала, я нарушила руку, нарушила! Все, Ирина, радуйтесь, отмучились!

Мы не мучились, мы долгие годы жили рядом, — любя, жалея и раздражая друг друга.

— Все понимаю, Ирина, все понимаю! Знаю, что всем уже надоела!

— Бабушка! Мы к тебе привыкли!

Бабу Тасю было легче любить, когда она становилась беспомощной. Когда ей требовалось забинтовать руку, затащить на рентгеновскую кушетку или просто подоткнуть одеяло. В остальные минуты бабушка не давала расслабиться. Она привыкла воевать — с болезнями, с Диггером, с нами, со своим безжалостным прошлым… После дефолта бабушка заготовляла в зиму продукты. Вползла на четвертый этаж с полной сумкой круп и вздохнула:

— Устала. Видно, годы уже не те.

Надо было срочно поднять ее с пола. Хотя бы перевернуть! Упрямый солдатик, вновь захлебнувшийся атакой…

— Все, Ирина, это перелом! И нога, нога дотронуться не дает. Мне не подняться больше, не подняться! Наконец–то смертушка обо мне вспомнила. Да-а, отжила…

— Не умирай, мы к тебе привыкли!

В перелом не верилось: я привыкла за эти годы к бабушкиным диагнозам «с запасом». Гладила ее по спине, по плечу, повторяя «привыкли, привыкли». Не говорила «мы тебя любим» — чтоб не выслушивать «кому нужен такой урод». Бабушка наконец собралась с духом:

— Ирина, там у меня бинты гэдээровские… Нет, не так, сюда пропусти. Два раза оберни, теперь тащи…

Я впряглась в бинты и ремни и металась по комнате, как однажды метался Диггер, когда я перед походом примерила новый спальник. Диггер, решив, что я в опасности, рычал, срывал с меня спальник, лапы не слушались, разъезжались по паркету… Я довезла бабушку до кровати, усадила на полу — дальше дело не двигалось, пришлось идти за подмогой. Выручила пожилая соседка — в ее дверь я позвонила в последнюю очередь, а она ловко и без моей помощи втащила бабушку на кровать: развернула, облокотила, чуть подвинула…

У бабы Таси оказался перелом шейки плеча и трещина в тазу. Леня устроил ее в больницу к знакомому, но врач не верил, что в девяносто два года можно справиться с таким ударом. В первые дни бабушка действительно была грустной и кроткой, но вскоре ожила и повеселела. Бабушка перебралась в кресло–каталку, начала разрабатывать ноги, делать гимнастику и руководить хозяйством — из больницы, как центра управления полетом:

— Зеленый лук в ящике на балконе срежьте и съешьте. Картошка проросла, ее маме на дачу… А капусты мне принеси, я капусты много засаливала…

69

Леня съездил в Израиль, навестил Фиму и привез новость: Женю обвиняют в укрывательстве от налогов. Она согласилась помочь знакомым старичкам и фиктивно оформилась к ним прислугой. Женя прислугой не работала, но знакомые получали ее зарплату, назначенную государством. Дело в том, что сын старичков не смог устроиться виолончелистом, а никем другим он работать не хотел. Женя не платила налогов с тех денег, которые не получала, это, в конце концов, выяснилось, и теперь ей грозил непомерный штраф.

Леня, конечно же, побывал у Елены, и я получила еще одно письмо за еще один семестр.