Вот и вся любовь

…Совсем–совсем неискушенный тогда в поэзии юный–преюный Леня уловил–таки и мне открыл — главное в Вознесенском — его «непобедимые ритмы». Правда, это сказано кем–то о Цветаевой, но и Вознесенского вознесли именно ритмы — твердые, резкие, рваные… Или у Ленечки теперь другие кумиры? Какие — так хотелось бы узнать… Или вообще не до кумиров?

А на оставшейся половинке…

В твоем письме, Ирина, меня растрогала фраза: «Ну, Елена Николаевна, если уж Вы в Израиле, так теперь–то я обязательно приеду» (цитировала она, как всегда, приблизительно). Может, это продиктовано мгновенным порывом, но все равно радостно и приятно. Ответная реакция — тоже как мгновенный порыв — была однозначной: «Не надо, Иринка!» Знаешь, как у Набокова, адресованное первой юношеской любви:

…И я молюсь, и ты молись,
Чтоб на истоптанной обочине
Мы в тусклый вечер не сошлись…

Слишком мало осталось в теперешней Е. Н. от прежней Елены Николаевны! Спасибо, моя девочка, за письмо!

Ваша учительница Е. Н.

Этого я не могла ни понять, ни простить. Я не видела ее лет пятнадцать, я мечтала услышать хоть одно ее слово, я попыталась сдержать свой пыл, — неужели переборщила с иронией? А хоть бы и так, что бы я ей ни написала, неужели ей не хочется увидеться? Что происходит в ее израильской жизни, если ей не дорого общение?! Я знаю только одну причину, по которой от человека мало что остается, ответила я своей старой учительнице, — разрушение личности от наркотиков и алкоголя. Но я не дам Вам разрушиться, я забросаю Вас письмами, я приучу Вас к себе, Вы еще сами попросите: Иринка, приезжай поскорее. Ох, и смеялась же она в ответ! Как хорошо она смеялась, как подтрунивала над своей немощью!