Вот идет цивилизация

Два единственных более или менее длинных произведения Тенна – это повесть «Обитатели стен» (1968; журнальная версия, вышедшая в «Галактике» – 1963) и короткая повесть «Лампа Медузы» (1968; журнальная версия – 1951). Если вы читаете это послесловие, не прочитав еще этих вещей, я советовал бы начать с более короткой. Забавная, в высшей степени атмосферная и замечательно разыгранная, эта недооцененная работа выходила прежде лишь в тоненьких, в бумажных обложках сборниках. С учетом подхода Тенна к работе, неудивительно, что в этой работе нашли отражение традиции журнала «Анноун Уорлдз» Джона У.Кемпбелла – единственного более-менее солидного издания, в котором тогда, в сороковые годы, могли печататься юмористические рассказы, тем более что Тенн только-только начинал писать в этом жанре.

Что же касается «Обитателей стен», истории о человечестве, ютящемся в стенах домов, принадлежащих оккупировавшим Землю огромным пришельцам, – так вот, этот сюжет отлично отображает одну из главных в творчестве Тенна тем: что человечество вовсе не таково, каким оно представляет себя в своих религиозных или политических мифах; что биологическая история нашего рода развивалась вне зависимости от наших желаний и что порой мы начинаем об этом догадываться, а иногда даже и осознаем, но изменить это, по крайней мере сразу, у нас не получится, поскольку даже в устремлениях наших сердец мы свободны не до конца.

Биологические, антропологические проблемы всегда находились в сфере внимания Тенна, и в этой связи он основывает свою работу на самом, возможно, действенном из всех методов научной фантастики: на столкновении возможного с действительностью, демонстрируя при этом фантастическую способность к выживанию.

Эрик-Одиночка, глазами которого мы как бы снизу вверх смотрим в этой повести, постепенно понимает, что его общество не таково, каким он его считал, что его право на перемещение – только видимость, и, наконец, что коренные земляне весьма ограничены в выборе. Поскольку изменения радикального масштаба, похоже, маловероятны, он принимает свою вновь открытую реальность и присоединяется к заговору, имеющему целью возродить власть землян исподволь. Эрик становится участником встречного вторжения мелких землян, проникающих на звездолеты пришельцев, а затем – и на миры их империи. Можно припомнить при этом наших предков, мелких млекопитающих, предавших яйца огромных динозавров и сумевших пережить столкновение земли с астероидом. Мне вспоминается также «Вселенная» Роберта Хайнлайна, в которой люди давно позабыли, что их мир – это звездолет, который должен достичь отдаленной звездной системы после того, как сменят друг друга многие поколения. И Тенн, и Хайнлайн говорят нам, что мы почти не знаем себя; что на самом деле наши поколения страдают амнезией и что нам пора напомнить: мы тоже живем на корабле, обращающемся по орбите вокруг звезды; что мы родом из далекого прошлого, а впереди у нас путь в еще более далекое будущее, и что помочь нам в силах только знание, очищенное от беспочвенных надежд и мифов. И, как можно предположить по открытиям в области космологии и биологии, нас ожидает еще множество не самых приятных откровений, как в духе Галилея, так и в духе Дарвина.

«Обитатели стен» – повесть на редкость яркая. В ней очаровательные персонажи (Эрик знакомится в ней с Рашелью, дочерью Эстер, одной из самых симпатичных еврейских девушек во всей научной фантастике). Смерть дяди Эрика потрясает до глубины души. Повесть полна замечательных чудес и ужасающих коллизий, и все они описаны с потрясающей остротой. Что еще важнее, социальные системы исследуются в ней с антропологических позиций; пришельцы страшны, непонятны – и совсем чужие.

А еще нотки любви, сострадания и беспощадной сентиментальности у Тенна не отвлекают нас от еще более беспощадной правды о жалком, заблудшем человечестве.

При том, что подражать Тенну пытались многие (одна вышедшая в бумажной обложке повесть вообще внаглую копировала «Обитателей стен»), количество рассказов, выходящих из-под пера Тенна, заметно уменьшилось к концу шестидесятых – как раз тогда, когда начало казаться, что его писательская практика, помноженная на осмысление природы писательского ремесла вообще и научной фантастики в частности, придаст его творчеству новый импульс. Мне до сих пор кажется, что он вот-вот откроет новый период своего творчества. Когда я вспоминаю, что Джек Уильямсон на девятом десятке жизни продолжает писать более чем достойные книги, я непременно напоминаю себе, что Фил на поколение младше Джека. Тенн может делать все, что пожелает, если только Фил позволяет ему это – все, кроме халтуры (как он сам говорил, у него для этого недостаточно способностей).