Вот моя деревня

Поселок выглядел вполне опрятно, домики, утопали в незатейливых георгинах и оранжевых ноготках. Вековые деревья сообщали поселку некую надежность. Опять же аисты… они всегда душу радуют. И вот что еще, — уличные фонари по яркости соперничали всю ночь с луной. Не в каждом поселке прогуляешься ночью, а тут, пожалуйста…. Вообщем, много достоинств нашлось у Калужского.

Виктория оставила старшего сына в городской квартире, устроив в ближайшую школу — и оставался всего-то месяц до окончания учебного года. Второго, восьмилетнего приемыша Димку, отправила в санаторий — у него был диагноз — нарушение центральной нервной системы, гиперактивность, вальгусная стопа и еще что-то… Но уже этого было достаточно, чтобы годами выносить ей мозг.

Оставшись одна, она испытала настоящее наслаждение от предстоящей работы. Предстояло по-быстрому вскопать огород и засеять грядки, разбить клумбы, вырыть водоем, побелить деревья, проложить дорожки. Напрасно подруги по телефону уговаривали ее повременить, пожить год в доме без капитального ремонта. Остановиться она уже не могла.

Демонтаж дома делала сама. Помогали Жанка Осинкина со своим губастым Витяем. Приходил Вака. Выносил ведра со строительным мусором, ремонтировал терассу у виноградника. Мысленным взором Вика видела свою усадьбу во всей ее красоте. К маю, она осилила демонтаж, как и всякая русская женщина, которая до сих пор не то, что в утлый домик, в горящую избу войдет без страха.

А Надя, между тем, продолжала продавать дом ей не принадлежащий. Надеяться на Людку она больше не хотела, поехала в Черняховск, дала во все газеты объявление, во все агентства заявки. Вика помогла ей разместить информацию о продаже в интернете.

В Черняховск они наведывались вместе. Квартира Виктории ей очень нравилась. В немецком доме, высокие потолки почти в три метра, арочные окна, ремонт серьезный, приличная мебель. Живи — не хочу. Она искренне не могла понять, что понесло вполне благополучную горожанку в деревню? Виктория, смеясь, говорила — мечта-идея.

Она безуспешно искала в городе бригаду для ремонта дома. Одно дело обойками стены оклеить, а другое — приличный ремонт. Деньги у нее были, но все же, расставаться с ними она не хотела.

У черняховских строителей расценки были калининградские, а договор делать, как полагается, отказывались. Она вспомнила. Любаня и Надя говорили ей, что в поселке есть свои строители. Позвонила Лешке Хромому. Он пришел, деловито оглядел разрушенный дом. Сам назначить цену не решился. Тогда она назвала.

— Сорок тысяч, и как маме родной. — Сказала Виктория. — Кормить буду. Кофе, чай.

Лешка согласился.

— Гипсоплитой по стенам пройтись, полы, потолки, сантехнику, плитку положить. — Уточнил Лешка.

— Ну и дополнительная работа-мебель собрать, полочки прибить, светильники повесить… Оплата дополнительная.

— А как насчет аванса?

Олимп

После смерти матери в Виктории что-то надломилось. Она смотрела на себя в зеркало и не узнавала. Потускнели глаза, в них больше не было той чумной искорки, сводившей мужчин с ума. Она стала прибаливать. Некогда хрупкие ее формы округлились. Ей не хотелось заводить новые знакомства. Благополучные подруги показались ей далекими, не способными понять ее состояние. А состояние было гнетущее, тоскливое. Самое ужасное заключалось в том, что ее уволили с работы. Собственно говоря, полнеть она начала, как раз после увольнения.

В подростковый клуб, где она работала директором после приезда из Испании пришла молоденькая девушка. Странненькая такая. Ей шепнули, что она племянница начальника отдела образования Силантьева.

Старшим восемнадцатилетним подросткам, практически ее ровесникам, молоденькая педагогиня изначально не понравилась. Они называли ее не иначе, чем Дурка. Она дурно одевалась, от нее дурно пахло, и она заставляла их петь детские песенки, в то время когда они уже вели тайную половую жизнь. Подростки, выросшие в этом дворовом клубе, считавшие себя по праву его хозяевами, требовали увольнения безмозглой, инфантильной и прыщавой Дурки. Конфликт нарастал.

Виктория исподволь наблюдала за ней с изумлением. Как психолог, она определила ее психотип по классификации знаменитого психиатра Ганнушкину — Дурка входила в группу антисоциальных психопатов. Эпилептоид — грубый, жестокий, злобный, холодный, бездушный резонер, родственный шизоиду, у которого хорошо действующий рассудок всегда наготове для того, чтобы оправдать и объяснить свои бурные поступки.

Один раз Дурка встала на коньки вместе с детьми. А когда стала падать, уцепилась за ребенка, уронила его. Он ударился головой о лед, а она в завершении поранила его коньком. Скандал постарались замять, — все-таки племянница! Но нарушение инструкции было налицо, и Вика ответила за это выговором, как ответственный за мероприятие педагог.

Второй раз эта психопатка, развлекаясь, стала топить в бассейне девочку младше себя в пять раз, вместо того, чтобы контролировать.