Вот пришел папаша Зю…

С домов сбивались таблички с названиями улиц, переименованных при «демократах», и вывешивались новые (или старые) с названиями, данными в советское время. Вернулись улицы Ленина, Кирова, Октябрьские, проспекты Коммунаров, Большевиков, Карла Маркса и Фридриха Энгельса. Вернулись города Калинин, Горький, Свердловск и иже с ними. Коммунисты Санкт-Петербурга стали бороться за возвращение их городу имени Ленина.

На пустующий постамент у Лубянки снова водрузили Железного Феликса. Пожилые москвичи, останавливаясь у площади, поднимали к небу грозящую руку и взывали:

— Во-о!!! Пусть наведёт порядок-то в стране!

На официальном уровне друг к другу снова стали обращаться «товарищ». Обращение «господин» расценивалось как оскорбление.

Развернулась широкая кампания «За чистоту русского языка». Все иностранные слова из речевого обихода заменялись их русским эквивалентом. С шопов, бутиков и маркетов убирались англоязычные названия и вывешивались русские их переводы. Если перевода не было, название было фирменным — оно писалось кириллицей.

Депутаты Госдумы заседали три дня, решая, как им теперь называться: всё-таки «депутат» слово нерусское. Остановились на «посланнике». Ещё два дня посланники решали, как им теперь называть спикера. Сначала решили: «сказитель», но большинством голосов приняли «говоруна». Потом поступило предложение, что слово «президент» очень даже не русское. Стали искать русский эквивалент высшему правителю государства, всплыло: «царь». Посланники ужасно перепугались, закрыли заседание и объявили каникулы.

SОНЬКА, как создание тонкое и капризное, блажила. Гений Иванович, судя по всему, ей в том потворствовал. Вся ёлкинская команда, участвовавшая в перемещении, кусала локти.

В день выхода постановления ЦК, совсем поздно, когда Борис Николаевич и Наина Иосифовна, измученные треволнениями дня, собирались ложиться спать, в дверь позвонили. Это был курьер от нового главы государства, всё ещё заседающего в Кремле. Елкину было вручено предписание освободить свою квартиру в течение недели. Указывался так же адрес его нового местожительства: 3-ий Социалистический тупик, дом 13-а, квартира 51. «Они любят работать по ночам», — пронеслось в голове Бориса Николаевича.

3-ий социалистический тупик

В один из августовских воскресных дней всё население огромной коммунальной квартиры в 3-ем Социалистическом тупике было в сборе. Женщины, собравшись на прокопчённой кухне варили щи и долбили ложками о края кастрюль, стряхивая капусту. Квартира находилась на первом этаже, поэтому когда к подъезду дома подкатил огромный мебельный фургон, он загородил единственное окно кухни, зарешеченное крепкой решёткой. На кухне воцарился полумрак, а через открытую форточку квартира быстро стала наполняться выхлопными газами.

— Никак новые жильцы в подъезд въезжают, — высказала свою догадку одинокая мать двух сорванцов Серёгина.

Женщины оторвались от своих кастрюль и с ложками в руках столпились у окна.

— Может в шестьдесят шестую на пятом, — на кухню вошёл гоповатого вида мужичок по имени Софокл. — Там Колян тесаком для мяса Федьку Егорова порешил. Коляна замели, комната освободилась. Может, туда.

— Так там крыша течёт, — сказала старушка Ниловна. — На прошлой неделе, когда ливень был, всю квартиру тазиками уставили. Спали под зонтиками.

— У тя самой, мать, крыша не текёт? — сострил Софокл.

Женщины фыркнули и глянули на Ниловну. Та долбанула Софокла ложкой по лбу, от чего тот только поёжился. Ниловна давно научилась защищать себя сама: она жила одна. Её единственный сын Павел сидел в тюрьме за наркотики.

Тут на кухню влетели Чук и Гек Серёгины. Отец их давно бросил, женившись на другой. Но мать говорила сыновьям, что он погиб в геологоразведывательной экспедиции у Синих Гор. Увидев столпотворение, Чук и Гек активно поработали локтями и протиснулись к окну.

— Ух ты, клёво! Крутняк, блин! Секи: фирма! — восторженно говорил Чук Геку, а может, Гек Чуку, увидев, как из подкатившего такси выходят «упакованные» и ухоженные мужчины и женщины. Такие в их 3-ий Социалистический тупик заходили редко.

— Будьте добры, — обратилась к соседям Ирина, одна из двух проживающих в квартире сестёр, — если вам нетрудно, прикройте, пожалуйста, форточку: от этих выхлопных газов можно задохнуться.

— Ах, у меня уже голова разболелась, — потёрла виски Ольга.

— Футы-нуты, ножки гнуты, какие мы нежные, — снисходительно посмотрела на сестриц-идиоток Харита Игнатьевна, дамочка постбальзаковского возраста, с неизменной сигаретой во рту и всегда одетая в импортные шмотки (правда, не новые). Жильцы за глаза называли её «мадам».

Своих трёх дочерей Харита Игнатьевна нажила от разных мужей, но в данный момент вдовствовала. Её старшую дочь зарезал муж-чеченец. Вторая вышла замуж за иностранца, но тот оказался вовсе не «принцем», а каким-то забулдыгой, и дочь стеснялась писать. Младшая Лариса была интердевочкой. Она сколотила себе некоторое состояние, иногда навещала мать, принося ей продукты и вещи.