Вот пришел папаша Зю…

Между красными и белыми не может быть консеснсуса. Между нами снова, как встарь, только чистое поле, на котором решится судьба России. Она, как брошенный ребёнок, рыдает под сосной и зовёт маму, царя, КГБ, СССР, ОМОН, власть. Нам нельзя её жалеть. Мы, волки, жалеть ягнят не умеем.

Коммунизм лечится как рак — хирургически. Анестезия не обязательна. Даже если весь народ, все наши бараны и кролики обалдеют от восторга — мы пойдём против народа. Мы ему ничем не обязаны. Пойдём против всех, кто пойдёт против свободы. На месте России может оказаться пепелище, тайга, братская могила. Но нового архипелага ГУЛАГ на месте России пусть не будет никогда. У нас есть только два пути: быть свободными и сдохнуть вне колючей проволоки, под звёздным небом, или снова стать кроликами и очутиться в клетке с пайкой в миске. В своё время мы не добили коммунистическую гадину, и она готовится снова пожрать Россию. Она снова загонит нас — лесных, серых и свободных — за флажки и начнёт свою дикую охоту. И пока вся страна не превратилась в сплошной ГУЛАГ, воины, я призываю вас к оружию! Трусливые пусть спят у параши и не имеют никаких прав — даже права сражаться за свободу своей Родины.

Мы победим! Мы заспиртуем в банке папашу Зю и поместим в кунсткамеру между двухголовым телёнком и сушёным крокодилом. Мы выковыряем из стен Кремля урны их коммунистических деятелей и продадим за валюту на аукционе. А на их большую коммунистическую могилу мы с радостью возложим венок из миллиона алых роз.

Мы будем свободными, а, значит, сделаем себя и своих детей счастливыми. Воины, к оружию!

Валерия Ильинична говорила два часа. Воины забыли о жаре и слушали, открыв рты, почти влюблённо глядя на Новодровскую. Финал её речи потонул в овациях, воинственных кличах и бросаниях шлемов в небо. Кантемировская дивизия была её.

Комдив, которому Валерия Ильинична передала толстый пакет от брата Андрюши, принял её на довольствие и выделил ей персональный танк.

Валерию Ильиничну отправили к каптернармусу, перерыли весь склад, но, к сожалению, подобрать комбинезон нужного размера никак не удалось. Тогда комдив привлёк местных портных, и они в срочном порядке из трёх камуфляжей самого большого размера пошили то, что нужно. Ещё для Валерии Ильиничны нашли танкистский шлем и полевой бинокль. Облачившись в комбинезон, шлем и повесив на шею бинокль, Валерия Ильинична смотрелась весьма комично. Ещё она очень просила автомат Калашникова, но комдив подарил ей именной пистолет.

Выделенный ей танк Валерия Ильинична хотела окрестить «Лерой», но воины, помявшись, сказали, что у танка должно быть мужское имя. И Валерия Ильинична согласилась на «Валеру». С одной стороны танка написали белой краской огромными буквами:

ВАЛЕРА

а на другой —

БЕЙ КОМУНЯК!!!

При крещении боевой машины Валерию Ильиничну три раза обнесли вокруг танка, а она декламировала:

Пока свободою горим,
Пока сердца для чести живы,
Мой друг, Отчизне посвятим
Души прекрасные порывы!

Под конец крещения, правда, произошёл маленький конфуз, потому что Валерию Ильиничну уронили. Но она совсем не обиделась, а только сказала, что уронив её более неудачно, славные воины могли бы нанести непоправимый урон всему революционно-демократическому движению.

Спустя некоторое время Валерия Ильинична была тайно, в пустой цистерне переправлена в ближайший лесок. Там она возглавила партизанский отряд, состоящий из дээсовцев и особо ярых демократов. Землянки были вырыты так искусно и так тщательно замаскированы, что на поверхности не заметно было абсолютно никаких следов жизнедеятельности большого отряда. ВАЛЕРА был укрыт под большой кучей валежника и обрубленных веток. С командиром Кантемировской танковой дивизии было оговорено, что сигналом к их выступлению на Москву и захвату Кремля послужит цепочка из десяти зелёных и пятнадцати красных ракет. В довершение сигнала Валерия Ильинична должна будет пальнуть из ВАЛЕРЫ холостым выстрелом.

Спустя некоторое время среди коммунистов поползли страшные слухи. Они передавали их друг другу шёпотом, кто стуча зуб о зуб, кто опасливо озираясь по сторонам. Иные и вовсе говорить не могли, а только молча плакали. И немой ужас стоял в их потухших очах.