Вот пришел папаша Зю…

— А как все живут, так и мы будем! — отрезала вдруг Татьяна. Трудности, так же как и отца в политике, её мобилизовали. — Начинаем новую трудовую жизнь простого советского человека!

Алексей деловито распоряжался относительно вносимой грузчиками мебели и вещей, и вскоре спортзал стал похож на склад мебельного магазина, где волею случая приютились беженцы.

— Как же мы будем все в одной комнате? — растерянно спросила Наина Иосифовна.

— Можно перегородки как-нибудь поставить, — предложила Татьяна. — Гений Иванович, — обратилась она к Безмозглому, — вы не могли бы нам соорудить что-нибудь наподобие перегородок?

— О чём речь, Татьяна Борисовна! Сбацаем! — охотно откликнулся Генька. — Из чего?

Все вещи и мебель уже были внесены, но два больших шкафа оказались лишними для этой комнаты и стояли в коридоре.

— Вот из них и делай! — ткнул пальцем в шкафы Борис Николаевич.

— Боря… — заикнулась было Наина Иосифовна. Но супруг так грозно зыркнул на неё, что та сразу поняла всю суетность своего возражения.

— Сбацаем, президент! — согласился Генька, с готовностью юркнув за инструментами.

«Вот такие и революцию в семнадцатом сбацали, — подумал Борис Николаевич. — А чтоб их, всех этих гениев безмозглых…»

— Пилю-стругаю, ЭВМ починяю! — появился с инструментами Генька и с радостью набросился на президентские шкафы. — Как комнату делить будем? — живо поинтересовался он.

— На три части, наверное, — предположила Татьяна. — Часть папе с мамой, часть нам с Лёшей, и детская.

— Резон! — согласился Генька. — Три ж окна, значит, каждому по окну.

— Ма, у меня что же не будет своей комнаты? — недовольно спросил Борис-младший. — Я что, вместе с Глебкой жить буду? Мне заниматься надо, он мне будет мешать!

— Не боись, я и тебе отдельный кабинет сбацаю, — подмигнул Борису Генька.

— А окно?

— Поделим!

Скоро, где мебелью, где досками от разобранных шкафов вся пятидесятичетырёхметровая комната была разгорожена на две больших и две маленьких комнаты. До потолка перегородки не доходили на добрый метр — не хватило материала.

— Шик-блеск! — воскликнул Генька, восседая на секции финской стенки и любуясь своей работой. — Имеете четырёхкомнатную квартиру, чего вам?

— Да уж… — тяжело вздохнула Татьяна.

— Ничего, — постаралась утешить семью Наина Иосифовна и обратилась к мужу: — Боря, ты вспомни своё детство: вы жили вшестером в одной комнатушке вместе с козой и спали на полу, прижавшись друг к дружке!

— Так это ж какие годы-то были! — возразил Борис Николаевич. — Это что получается — от чего ушёл, к тому и пришёл? Ради чего я работал? За что я боролся столько лет?! Эх! — в сердцах сказал Борис Николаевич и вышел, резко хлопнув дверью.

— Мам, не напоминай ты ему лишний раз, — попросила Татьяна. — Ты видишь, в каком он состоянии.

— Я же хотела его как-то поддержать…

— Пойдём лучше на кухню.

Женщины отправились разбирать коробки с посудой.

Вскоре на кухню вышел Борис Николаевич и смущенно обратился к соседям:

— А… стульчака в туалете у вас, что ли, не полагается?

— Стульчак, милый, у нас у каждого свой, — пропела Ниловна. — Идешь в сортир — неси свой стульчак. Сделал свое дело — уноси его к себе.

— М-да…

— А как же! Я однажды оставила свой стульчак, так на него какая-то образина ногами взграбасталась, — пожаловалась Ниловна и выразительно посмотрела на Софокла.

Софокл втянул голову в плечи и стал смотреть в окно.

— А мы и не прихватили своего стульчака, — растеряно проговорила Наина Иосифовна.

— У вас, небось, на прежней квартире голубой унитаз был, и стульчак в цветочек, — зло предположила Серёгина.

— И гирька на золотой цепочке! — заржал Софокл.

— Отстал ты от жизни, Софка! — ухмыльнулся Вовчик Железо. — Это у тебя в одном месте гирька подвешена. А на современных горшках нажимаешь кнопочку — и будьте-нате. Ты, Софка, хоть в магазин сходи, посмотри.

— С его рожей в магазин-то не пустят, — заметила Харита Игнатьевна. — Он же обязательно сопрёт что-нибудь.

— Не, я раз в помойке журнал с картинками нашёл, — миролюбиво сказал Софокл, пропустив мимо ушей замечание относительно его рожи, — а там в квартире красотища такая…

— Ты, Софокл, красотищу только на картинках и можешь увидеть, — заметила Харита Игнатьевна.

— Софокл — это тебя в честь философа древнего назвали что ли? — спросил Борис Николаевич.

— Папа, философом был Сократ, — поправила отца Татьяна. — А Софокл — драматург.

— Ну ты… ладно… того… — рассердился Борис Николаевич. — Что ж ты меня при людях позоришь? Умная больно, понимаешь… — Борис Николаевич с досадой повернулся и вышел из кухни.

Наина Иосифовна укоризненно посмотрела на дочь.

В суматохе не сразу обнаружилось, что пропал маленький Глебушка. Обшарили всю комнату — вернее, все своих четыре комнаты, обследовали тюки и коробки — мальчика нигде не было. Татьяна набросилась на старшего сына:

— Боря! Ты же взрослый человек! Почему ты не уследил за братом?

Борис, увлечённо обустраивавшийся в своём «кабинете», величественно повернулся к матери и произнёс библейски:

— «Не сторож я брату своему».

— Поёрничай у меня! — беззлобно пригрозила мать.