Вот пришел великан...

— Я неважно себя чувствую и боюсь не дойти домой, — пожаловался я.

— А как же быть, Николай Гордеевич? Я сдаю на этой неделе вашу рукопись. Вы когда уезжаете? — спросила Ирена.

— Я буду сидеть тут, за пальмой, — сказал я.

— А прислать вставки с кем-нибудь не сможете?.. Ну что ж делать. Тогда я подъеду минут через пятнадцать сама. Адрес ваш у меня есть…

Я прошел за пальму и стал смотреть в окно. Боль в затылке и миражные светляки не пропадали, и я вспомнил Бориса Рафаиловича и тетю Маню и подумал, что им купить. Потом я увидел Ирену. Она перебегала улицу прямо напротив почты, расставив руки, как бегают дети по льду. Шапка на ней сидела набекрень, и на руках были белые варежки.

— Что с тобой? — спросила она, когда зашла ко мне за пальму. Варежки ее были такие же, что лежали в телефонной кабине. Такие же самые. — Что случилось? Тебе плохо?

— Да нет. Уже нет, — сказал я. — Просто мне не удалось преодолеть звуковой барьер.

— Какой барьер? О чем ты говоришь?

— О своем авторстве, — сказал я, — высота и скорость оказались большими, а голова маленькой. Не вынесла…

— Глупости! Ты просто устал… хочешь, посидим где-нибудь в кафе? Днем там, наверно, бывает пусто.

— У меня дома новогодний подарок тебе. Может, заберешь? — сказал я.

— Не хитри, — поморщилась Ирена.

— Кукла-неваляшка и духи. С тридцать первого декабря лежат.

— Почему же ты молчал все время?

— Все стоило около четырех рублей, но сегодня мне не стыдно подарить тебе это, — признался я.

— Потому, что имеешь возможность купить подарок подороже?

Я снял с ее левой руки варежку и заглянул внутрь. Там лежал автобусный билет и пятерка. Телефонная кабина плохо проглядывалась из-за пальмы, и я сходил к кабине, но ничего там не обнаружил. — Ты в телепатию веришь? — спросил я и рассказал о варежках.

— Пойдем домой, я провожу тебя, — беспокойно сказала Ирена.

— Думаешь, я спятил? Я видел варежки так же отчетливо, как вижу сейчас тебя, — сказал я.

— Ну и ладно, и пусть!

— Но я же их трогал, — сказал я. — И билет видел. И пятерку.

— Когда ты звонил, у меня не было ни билета, ни пятерки. Ее принес Владимир Юрьевич перед моим уходом, когда я уже оделась. Пойдем, пожалуйста, домой!

На улице Ирена приказала мне идти впереди, и когда возле гастрономических магазинов я задерживался и оглядывался на нее, она стопорила шаг и тоже оглядывалась назад.

Мы впервые были у меня дома вместе. Ирена сняла варежки и шапку, а шубу запахнула на себе как перед дальней дорогой, и я не стал просить ее раздеться и сам не снял куртку. Кукла и духи стояли на откинутой крышке секретера возле свечек, и Ирена прошла туда мимо незаправленной раскладушки как по обрыву над пропастью.

— Больше у меня ничего нет, — сказал я ей вдогон. Я имел в виду не только духи и куклу. Кроме халы и растворимого кофе, дома ничего не было из еды. — Может, мне все-таки сбегать в магазин за чем-нибудь?

— Нет-нет! Я тороплюсь на работу, — не глядя на меня, жестко ответила Ирена. Тогда я сообщил ей, сколько получил денег. Она нервно толкнула куклу, и та прозвонила печально и чисто. — Ты в самом деле… почувствовал себя на почте плохо?

— Ничего я не почувствовал! — сказал я. — И ты тоже с некоторых пор ничего не чувствуешь! Наладились дома отношения с нового года?

Она как под хлыстом обернулась ко мне.

Я знал свою способность к мгновенному саморазорению и к оскорблению того святого-заветного, чему в эту секунду безгласно кричишь-каешься в своей преданности и любви. Я знал за собой эту темную и беспощадную силу слабости и, чтобы не дать ей обрушиться на Ирену, сказал, что я детприемовский подонок, что у меня ничего не болело и не болит и о варежках я наврал с умыслом, чтоб заманить ее на Гагаринскую.

— Вот! — сказал я. — Нравится?

— Не болтай! — заступнически сказала Ирена издали. — Ты все это придумал на себя сейчас! Я же вижу… Глупый! Пойдем, пожалуйста, отсюда. Нам нельзя тут быть. Мы тут чужие…

— Куда мы пойдем? В издательство?

— Поедем к себе в лес.

— Он же не вездеход, — сказал я о «Росинанте».

— А может, тот человек опять там окажется с трактором.

— Это был грейдер, — сказал я. — И что тот человек подумает о нас? Тебе же это не безразлично, правда?

— Совершенно безразлично. Важно, что я сама подумаю о себе и о тебе.

Это не совсем соответствовало правде, но я не стал перечить. Духи Ирена забрала, а куклу оставила, так как ее некуда было спрятать, да и звонила она не всегда кстати…