Вот пуля пролетела (СИ)

— Хочешь знать? Ты? Ты прошел не одну войну, жив, здоров, не увечен! Тебя боялся сам Наполеон! Ты — первый русский поэт! У тебя жена, дети, поместье, Государь пожаловал тебя генералом! Наконец, сейчас судьба подарила тебе дом! И ты хочешь знать, благосклонна ли она, судьба?

Денис промолчал.

— Вспомни пушкинскую Золотую Рыбку. Нельзя испытывать судьбу, нельзя! Она этого не любит. Обижается.

— Да я и не собирался. Как-то само получилось. Позвал Пушкин, пойдем, мол, у меня там дельце есть, свидетелем будешь. Вексель нужно было переписать, Пушкину, то есть, он должен Догановскому. А там слово за слово, банчок, ну, думаю, могу поиграть — до пяти сотен.

— А в итоге, значит, ни денег, ни дома. Гусар, а гусар, там канделябры на столе были?

— Конечно, были. Вечером же шла игра. Ночью.

— По-гусарски и поучил бы этого Догановского. Канделябрами.

— Нет, барон, в Петербурге так дела не делаются. Он чисто играл. Пушкин тому свидетель. И Языков там был из наших, из поэтов.

— Языков тоже?

— У Догановского многие бывают. Почти все.

— Значит, и мне пора.

— Пора?

— Я же тоже гусар. Пусть не генерал, а ротмистр, но разве это помеха? Ты, душа моя, меня проводишь?

— Провожу.

И вечером мы отправились на Большую Дмитровку, к Догановскому.

Нас впустили.

Квартира в бельэтаже, средних размеров, не генеральская. В гостиной — игра. Присутствует Пушкин, Жемчужников и пара неизвестных мне господ.

Хозяин же сидел в кабинете. В камине, не смотря на лето, горел огонь, на столе в канделябре светили две свечи.

— Я сегодня не играю, — сказал он. — Неблагоприятное расположение небесных светил. Попросту голова болит, и знатно болит. И перед глазами туман.

— Гемикрания, — сочувственно сказал я.

— Но Пушкин держит банк, и, если вам угодно провести время, прошу.

— Мы, собственно, не играть.

— Нет?

— Мой боевой товарищ, генерал Давыдов, выдал вам вексель на двадцать тысяч?

— То так.

— И ещё он поставил дом против сорока тысяч, и проиграл?

— Спросите у него.

Давыдов кашлянул.

— Я не спрашиваю, я уточняю.

— С какой целью?

— С обыкновенной. Вы ведь не успели оформить передачу дома?

— Это требует времени. Сегодня воскресенье, да и вчера… Завтра займусь.

— Таким образом, генерал Давыдов проиграл вам наличные, затем под вексель двадцать и дом против сорока тысяч. Я не спрашиваю, я подвожу итого. Двадцать плюс сорок будет шестьдесят?

— Тоже уточняете? Да, шестьдесят. Но что вам угодно?

— Мне угодно, во-первых, выкупить дом обратно, за сорок тысяч, и выкупить вексель за двадцать тысяч, это второе. Итого шестьдесят тысяч, — и я поставил на стол портфель.

— То есть вы хотите уплатить долг господина Давыдова?

— Правильно. Вы передаете мне вексель и бумаги на дом, я передаю вам шестьдесят тысяч ассигнациями, — и я достал из портфеля деньги, шесть пачек по десять тысяч каждая, «катеньками».

Вид денег произвел обычное действие. Прошла мигрень, прошла. Лучшее средство, рекомендую: крупная сумма денег на столе. Это же деревенька в сто двадцать душ. Весомо и зримо.

— Почему бы и нет? — сказал спустя минуту хозяин.

— Тогда позовите Пушкина и Жемчужникова, они будут свидетелями, что генерал Давыдов уплатил долг чести.

— Пушкина? Это будет чудесно.

И в присутствии Александра Сергеевича и Луки Ильича произошла передача денег.

— Прошу пересчитать, — сказал я.

— Я верю на слово.

— Я тоже, но деньги это любят — когда их считают.

Возразить было нечего, и Василий Семенович Огонъ-Догановский пересчитал деньги. Вышло это у него быстро, ловкость пальцев изумительная.

— Ровно шестьдесят тысяч, — подтвердил он.

— Деньги наши стали ваши, долги уплачены, — сказал я. Взял вексель и дарственную на дом, подошел к камину, и бросил бумаги в огонь.

— Ай, гусары, славные вы люди, — сказал Жемчужников. — Благородные! Умеете выигрывать, умеете проигрывать, — и посмотрел на Пушкина. — Непременно нужно выпить шампанского, не так ли, господин барон?

— В другой раз, господин полковник, в другой раз. Когда наш хозяин будет чувствовать себя лучше. И выпьем, и поиграем, и опять выпьем, и опять поиграем. А теперь извините, нам пора.

И я увел Давыдова. Он ведь и не прочь на радостях — шампанского. А потом и поиграть. Гусар всегда гусар.

Придется выпрямить кривую березу, как говаривал товарищ Ежов. Сам слышал.

Когда мы вернулись на Сорокинскую улицу, Давыдов принял решение.

— Я перепишу дом на тебя, — сказал он.

— А смысл?

— Ты заплатил — значит, теперь он твой.

— Остынь. Мустафа, сделай нам вечернего кофию, будь добр.

И пока нам не принесли кофий, я вел разговор сугубо литературный: о том, что в Англии начал выходить любопытный роман, «The Posthumous Papers of the Pickwick Club», который публикуется помесячно, в книжечках по тридцать две страницы, стоит шиллинг, то есть примерно в рубль, и что я уже заказал перевод романа у молодого семинариста Иринарха Введенского. Для нового журнала. А как идут дела у Одоевского, Краевского и прочей компании с новым журналом?