Вот пуля пролетела

Может, и так. А может, и не так. Папаша мой вовсе не выглядел озабоченным делами, напротив, всегда говорил, что всё идет хорошо. А если поначалу и призывал меня к разумной экономии, то, убедившись, что деньгами я не сорю, постоянно увеличивал мое содержание, доведя его после женитьбы до шестидесяти тысяч. И за сестрою нашей, Надеждой, дал приданое двести тысяч, не моргнув глазом. И машины тоже покупал английские на немалые деньги. То есть никаких признаков беспокойства по поводу оскудения не выказывал. Однако факты — вещь упрямая. После расчета оказалось, что я — теперь уже я — за год понесу шестьдесят тысяч убытка. И никаких путей улучшения. Положим, можно усилить строгости и тем самым сократить издержка на полторы, на две тысячи, но это никоим образом не решало задачи получения прибыли.

Я позвал ещё одного знатока производства. Стоил он мне две тысячи, но результат был прежний: предприятие убыточное, и сделать его прибыльным при существующих условиях нельзя.

Я человек военный, знаю, когда следует продолжить наступление в лоб, когда следует зайти с фланга, а когда стоит прекратить кавалерийскую атаку и подождать пехоту и артиллерию.

Содержание себе в шестьдесят тысяч я платить не мог, полковничьего жалования же мне бы не хватило на самые насущные нужды. Потому мечты о генеральстве стали несбыточными.

Я подал в отставку, которую Государь милостиво отклонил, предоставив вместо неё бессрочный отпуск.

И вот что странно: папаша с братцем скончались семнадцатого ноября по нашему, по русскому календарю, а какая в ноябре холера? Откуда? Я допытывался, но лекарь уверял: картина точно была холеры. Хоть он и не немецкий профессор, а обыкновенный русский лекарь, но холеры перевидал немало.

А видел ли лекарь папашу и братца в болезни, спросил я. Нет, когда за ним послали, они уже скончались. Но никаких сомнений у него нет, а что в ноябре приключилась болезнь, так это поздняя холера. Бывает.

А я думаю, не отравил ли их кто? Или вдруг и сами отравились, занимаясь химией. Почему химией? Искали новые краски для ткани. Или отбеливатели. Или ещё что‑нибудь. Без химии производства не бывает.

И только я подумал о химии, как в голове щёлк! Алхимия! Вдруг у нашей фамилии секрет древний, как делать золото из… ну, из чего‑нибудь? Знаю, ерунда, а из головы не выходит. Думаю, думаю…

Мануйла слегка вспотел: на лбу выступили капли. И жилка на виске набрякла.

— Графиня Гольшанская… то есть моя жена, — быстро поправился он, — оказала мне неоценимую помощь и поддержку. Мы перебрались сюда. Закрыли завод. Гра… Жена вызвала из родительского имения полдюжины верных слуг, считая, что нам здесь они понадобятся.

Заводских людей большей частью перевели на оброк, пусть ищут заработки. Оставили немногих. Жизнь здесь самая дешевая, и если забыть о Петербурге, то… Однако ни я, ни графиня забывать Петербург не желаем.

И я стал вновь, вновь и вновь пересматривать бухгалтерские книги, стараясь разгадать, как это у папаши и брата получалось не только сводить концы с концами, но и предоставлять мне значительные суммы?

И от книг производственных, заводских, я перешел к книгам хозяйственным. Вот что выяснил: примерно раз в году у папаши были поступления, и поступления изрядные: около трехсот тысяч. Откуда? Помечены «К». Имея ежегодное пополнение в триста тысяч, можно, конечно, заниматься чем угодно, но где тот неведомый даритель? Таинственный благодетель? Заимодавец? Или выигрыш в карты, что ли? Но папаша, во‑первых, не был игроком, а, во‑вторых, вот так год за годом выигрывать по триста тысяч? Да он прославился бы на всю Россию! И взаймы год за годом кто станет давать по триста тысяч? И чем отдавать? И почему мне никто не предъявил векселя?

Нет дарителя.

Мысли донимали меня, я буквально потерял сон, всё ходил, и думал, думал, думал. Клад? Один раз в жизни — с трудом, но поверю, но ежегодно?

А вдруг папаша имел дело с фальшивомонетчиками? Искусство подделки достигло небывалой высоты, взять хотя бы наполеоновские рубли, и если подойти к делу скрупулезно, можно жить‑поживать, и добра наживать. А для вида, чтобы не было подозрений, завести льняную мануфактуру. Какое подозрение, если есть мануфактура?

Я даже стал ждать посланников этих фальшивомонетчиков. Даже не знаю, чтобы я сделал, явись они ко мне. Не исключаю, что принял бы предложение. Но они не являлись и не являлись. А, может, сам папаша и печатал фальшивые бумажки? Бумагу мануфактура производила, а где‑нибудь в замке вдруг да и спрятан маленький печатный станок? Или даже не маленький?

И эта мысль тоже захватила меня. Я обыскал и Замок, и постройки, но ничего не нашёл. Да и как найти? Вдруг станок спрятан где‑то неподалеку, например, в яме? И достаётся только по случаю? Положим, в яме испортится, но в потайную комнату, даже не комнату, а конурку его могли упрятать?

Не стал я фальшивомонетчиком. Не потому, что душою чист, а просто не нашёл я станка. Да ведь и дело это непростое — печатать деньги, как бы я сумел его постичь? А обращаться к случайным людям — ну уж нет. Выдадут.