Вот в чем фокус

—   Да... Да... Ладно, оставлю. А у тебя что? Ты там для меня, что будет из фруктов... абрикосы там, че­решня... Говорю тебе — для меня лично. Я тебе когда отказывал? А ты... Тебе, наверное, Селиверстов сове­тует меня разлюбить?.. Ну, шучу, шучу, это я так шучу. Все!

Володя не знает, как себя вести: презирать ли, или держать себя корректно, но независимо, или, в поддержку тестю, подчеркнуто уважать Павлика, друга его детства, а ныне всемогущего распределителя продовольствия. Но Павлику, видимо, все равно, как ведет себя незна­комый парень. Разговаривает он только с тестем. Так, чего тебе? Тушенки? Хорошо. Так. Пятнадцать банок — больше, честно, не могу. Так. Что еще? Не знаешь? Хорошо, что-нибудь еще посмотрим.

Вслед за директором они проходят коридорчиком и спускаются в подвал. Обдает холодом, сыростью. Внизу тоже коридорчик. По' обеим сторонам двери. Свисает на шнуре голая лампочка, бьет по глазам.

Они входят в одну комнатку, в другую. В одной от­крывается упаковка с тушенкой, и означенные пятна­дцать банок укладываются в сумку. В другой Павлик дает им рыбные консервы. Затем они оказываются в хо­лодильной камере. Стены густо заросли инеем. Здесь сумка получает две палки копченой колбасы. Возвра­щаются в коридорчик. Павлик вдруг, ухмыльнувшись, подымает палец: сейчас, мол, что-то покажу. Он откры­вает еще одну холодильную камеру. В ней на бетонном полу лежит огромный заиндевелый осетр. Больше ничего нет.

—   Царь здешних мест! Я над ним не властен. Ле­жит до особого распоряжения.— Он подымает глаза к потолку, показывая, с какой высоты может последо­вать это распоряжение.

Возвращаются в кабинет расплачиваться. И тут дверь без стука открывается. Входит, опираясь на пал­ку, крепкий смуглый старик в темном, не по сезону, плаще. С ним мальчик.

—   Садись,— говорит Павлик.

Старик садится.

—- Пришел ты сегодня зря. Ничего нет.

Старик не уточняет, чего именно нет. Молчит.

—   Ничего нет,— повторяет Павлик.

—   Может, рыба есть?— спрашивает старик. У него акцент.

—   Рыба есть, ледяная. Вон, в зале ее продают. Хо­чешь, я тебе завешу? Хорошая рыбка. Сколько тебе?

—   Два кило.

—   Галина!

Появляется Галина.

—   Завесь ему рыбки два кило.

Галина уходит.

—   А больше ничего нет. Рад бы, но ничего.

Старик сидит, уперев подбородок в набалдашник

палки. Кажется, взгляд его устремлен на сумку у ног Володи. На ее раздутые бока. Это случайно, но это правильно, думает Володя. Правильно, что именно сей­час пришел несчастный старик, наверное ветеран. Это нужно, чтобы мне все-таки стало стыдно. Какая же я все-таки дрянь...

Галина приносит рыбу. Старик укладывает сверток в кошелку, идет к дверям, мальчик за ним.

—   Будь здоров,— говорит он на прощание Павлику. Угрюмо говорит.

—   В прошлый раз я тебе хорошо дал,— мягко за­мечает Павлик.— Зайди во вторник.... Азизов,— говорит он тестю, дождавшись, когда старик с мальчиком выш­ли.— Был здесь директором. Давно, за двоих до меня. Шалил не в меру. Сидел.— Ясно, что сам Павлик хо­рошо знает меру «шалостей» и сидеть не намерен.

Тесть расплачивается. Благодарит. Прощается.

—   До свиданья,— говорит и Володя.

Павлик вскидывает на него глаза словно впервые увидел.

—   Я тебя не познакомил,— спохватывается тесть.— Это зять мой, хороший парень.

—   Плохо кормишь,— шутит Павлик, окидывая быст­рым взглядом фигуру Володи.— А чем занимается мо­лодой человек?

—   На журналиста учится!— В голосе тестя — не­скрываемая гордость.— Уже в газетах печатают. Фелье­тоны пишет!

—   Сатирик,— констатирует Павлик.

В Володе вскипает сильнейшее раздражение. Ему хочется сказать тестю, что если он ничего не понимает в жанрах, так помалкивал бы, что все, что напечатал Володя,—две информации и заметка. Сатирическая, да. Но заметка, а не фельетон. Да не в жанрах, черт по­бери, дело. Ведь тесть как бы говорит приятелю: вот тебе сегодняшний фельетонист — сейчас пришел к тебе со служебного входа полакомиться дефицитом, а завтра как ни в чем не бывало тебя же в газетке разрисует. То, в чем он, Володя, упрекал оппонента в группе... А сам, выходит, такой же. И не предположительно — фактически, да... Но пусть этот Павлик только позво­лит себе хоть слово насмешки! Хоть слово! Пусть толь­ко посмеет. Ноги моей не будет ни здесь, ни у тестя!.. А жена? Сын?

—   И сатирикам надо кушать;— говорит Павлик без всякой иронии, с теплой интонацией заботливого родст­венника,— Заходи, не стесняйся. И вы заходите, моло­дой человек.

Он провожает их к выходу.