Вот в чем фокус

—  Я только аванс...

—   Нет, допустим, фильм уже снят, и вы получили. Да столько, сколько и не ожидали. По какой-то немыс­лимой ставке. Вот такую пачку! И вот вы смотрите на нее и думаете: за что? Сценарий липовый, режиссура бездарная, играл я отвратительно. И вам становится стыдно получать народные деньги за откровенную хал­туру. Вас мучает совесть. Вам противно к ним прика­саться. И вы с отвращением швыряете их в огонь!!! Подпорка?

—   Вроде бы...— встрепенулся Семенов.

—    Не сомневайтесь, она! — Григорий Матвеевич вновь обнял Семенова за плечи.— Вы вот еще кого пред­ставьте. Зрителей. Вам же с ними потом встречаться. 'И делать вид. И болтать о воплощении образа. И все это — ради вот этой пачки денег! Да гори она синим пламенем, стыд-то какой!.. Ну — подпорка?!

—   Подпорка! — с загоревшимися глазами ответил Семенов.

—   Собрать мебель! — скомандовал режиссер.— Шка­тулку на место! Включить камин... Свет... Мотор!

Кузевакин хряснул об пол шкатулку. Собрал ассигна­ции. На коленях подполз к камину и уставился на деньги в своих руках.

—   Молодец...— прошептал режиссер.— Хорошо смотрит...

Кузевакин аккуратно сложил пачку пополам, сунул ее за пазуху, после чего крепко прижал руки к груди.

—   Стоп!!! — заорал режиссер.— Ты что?! Что?! Ты куда их?!

Семенов сел на скамью, Григорий Матвеевич рухнул возле.

—   Один из нас сошел с ума,— чмокая таблеткой валидола, прохрипел он.— Объясни, Ваня... Чем ты это подпер?

— Григорий Матвеевич,— счастливым голосом ска­зал Семенов,— я как представил, что такую кучу денег получил... Как прикинул, что с такой суммы и долги раздам, и мебель куплю, и шубу жене спроворю, тоже который год обещаю, и сыну магнитофон, и еще с друзьями посидеть останется... Так и подумал: пусть сценарий липовый, пусть режиссура бездарная, пусть я играл отвратительно, пусть перед зрителем стыдно... Но такие деньги — и в огонь? Да никогда в жизни!

В квартиру позвонили. Я открыл. На пороге стоял молоденький лейтенант милиции.

—   Следователь Степанов. Вы автор книги «Невеста из троллейбуса»?

—   Да. Прошу.

—   К нам поступило заявление гражданина Сидорчука. Он обвиняет вас в нанесении ему травмы. Сидорчук прихватил вашу книжку, чтобы скоротать время по дороге на работу, и при попытке прочесть ее, в ре­зультате затяжного зевка, вывихнул челюсть.

—   Что мне за это будет?

—   В принципе — статья сто двенадцатая. До одного года. Так что в ваших интересах — чтобы он забрал свое заявление. Сходите к нему в больницу, извинитесь. Принесите чего-нибудь вкусненького. Хотя — ему же нельзя жевать. Принесите что-нибудь по-настоящему смешное. Зощенко. Хотя — ему же нельзя смеяться...

—   Скажите, лейтенант, а вы сами читали эту мою книжку?

—   Упущение с моей стороны,— признался, подумав, Степанов.

—   Тогда — вот. Дарю.

Лейтенант тут же раскрыл книжку и внимательно читал ее в течение получаса, ни разу не улыбнувшись. Я ждал...

—   Поздравляю! — сказал лейтенант.— Вы неви­новны. Я шел по ложному следу. Но теперь мне все ясно. Это, убийство.

—   Убийство?!

—   Да. И остается найти, кто убил в Сидорчуке чув­ство юмо,ра. Но это будет непростой задачкой!

Мне оставалось только согласиться со следователем Степановым.

Согласно старинным верованиям, в каждом человеке время от времени просыпается зверь... Это утверждение, я знаю, возмутит некоторых людей.

—   Не в каждом! — возразят они и, возможно, будут правы.

Поэтому, чтобы не оскорбить подозрениями никого из читателей, буду говорить только о себе.

Вот мой обычный день.

Утром, когда я просыпаюсь, во мне просыпается су­рок, и мы засыпаем снова. Когда я открываю глаза во второй раз, во мне просыпается волк с присущим ему волчьим аппетитом. С этим аппетитом я завтракаю, и волк засыпает.

Я сажусь к пишущей машинке. В ней со вчераш­него дня торчит недописанная страница. Изучаю. До конца рассказа еще далеко. В связи с этим во мне просыпается лошадь. Видимо, цирковая: начинает ходить по квартире, как заведенная. И все кругами, кругами... Наконец прогоняю ее и иду обратно к машинке. На пол­дороге, улучив подходящий момент, просыпается обезья­на. Хватает вчерашние газеты и делает вид, что вни­мательно читает их. После чего забирается на кухню, шарит в холодильнике, находит творожный сырок, съе­дает и, кажется, начинает дремать. На цыпочках, чтобы не разбудить ее, возвращаюсь к машинке. Продолжаю изучать доведенный до середины рассказ. Просыпается конь — и не простой, а шахматный. Предлагает сделать им, конем, эффектный ход: дополнить последнюю вче­рашнюю фразу многоточием, после чего смело напи­сать: «КОНЕЦ». «Получится жутко современный рас­сказ,— весело ржет конь,— в манере некоторой недоска­занности, недоговоренности...»

Но тут во мне просыпается редактор. «Позвольте,— напомнит внимательный читатель,— но вы собирались рассказывать только про зверей». Да-да, помню, но дело в том, что редактор, который во мне просыпается,— это зверь. «Попр-ррошу без недоговоренностей!» — рычит он. Ясно, что рассказ придется писать до настоя­щего конца.