Вот жизнь моя. Фейсбучный роман

И это странно. Ведь когда, вы, готовясь к экзаменам, с репетитором разбираете, допустим, «Горе от ума», то вы понимаете, что это работа, за которую положено платить. И гастроэнтерологу, когда вы приходите к нему со своим гастритом, платить тоже нужно. Хотя репетитор затратит на вас от силы два часа, а врач и того меньше. А тут – отбираете сразу несколько вечеров! Помилосердствуйте, братцы!

Но только, я вас умоляю, не пробуйте сулить ни мне, ни другим известным мне литераторам деньги. Пошлем подальше. Пусть легенда о том, что сидит где-то великий критик и берет за чтение по прейскуранту, так легендою и останется.

* * *

Или вот еще книжка, отправленная по моему домашнему адресу, но в расчете, надо полагать, на рецензию, зачем же еще? Наверное, хорошая. Во всяком случае, толстенькая, сияющая копеечным глянцем.

И в аннотации сказано, что «автор с прихотливой фантазией смешивает сатирический реализм с интеллектуальным мифом…».

А прямо напротив аннотации первая фраза, с какой книжка начинается:

«Света Кувшинникова пукнула».

Это, я так понимаю, меня зацепить решили, взять, знаете ли, на крючок.

И вы меня осудите, конечно, но рецензировать эту книгу уже не захотелось.

Читать, впрочем, тоже.

* * *

И чуть-чуть статистики. Разумеется, только по официальным данным.

Тиражи Дарьи Донцовой в 2004 году составили почти 16 миллионов экземпляров, в 2008 году сошли до 9 миллионов 764 тысяч экземпляров, в 2012 году упали до 3 миллионов 728 тысяч экземпляров и, наконец, в 2014 году сравнялись с 1 миллионом 683 тысячами экземпляров.

Тиражи Александры Марининой в 2007 году доходили до 2 миллионов 647 тысяч 800 экземпляров, в 2011 году снизились до 1 миллиона 532 тысячи 800 экземпляров и, наконец, в 2014 году составили 661 тысячу 200 экземпляров.

Юлия Шилова в 2007 году имела 2 миллиона 729 тысяч 500 экземпляров, в 2014 дошла до 506 тысяч экземпляров.

У Татьяны Поляковой в 2006 году было 2 миллиона 177 тысяч 200 экземпляров, в 2011 году стал 1 миллион 789 тысяч экземпляров и, наконец, в 2014 году сравнялись с количеством в 663 200 экземпляров.

Татьяна Устинова в 2008 году выпустила 3 миллиона 210 тысяч 900 экземпляров, в 2012 году опустилась до 958 800 экземпляров и, наконец, в 2014 году затормозила на 593 тысячах 500 экземплярах.

Тиражи Бориса Акунина в 2010 году составляли 1 миллион 432 тысячи экземпляров, а в 2014 году подошли к 377 тысячам 500 экземпляров.

Полины Дашковой, Виктора Доценко, Александра Тамоникова[578], Сергея Лукьяненко, Михаила Веллера и других миллионщиков недавних лет в перечне рекордсменов 2014 года уже нет.

Средние тиражи «небрендовых» авторов фантастики, дамских романов и книг криминального жанра не превышают 5 тысяч экземпляров.

Воля ваша, но похоже, что страна незаметно для себя перестает читать и это[579].

* * *

Но вот, хотя литературоцентричность, по всеобщему мнению, и приказала в России долго жить, поток рукописей, поступающих в редакцию, не убывает. Что-то мы – мгновенно или после многочасовых обсуждений – принимаем к публикации, что-то готовы принять, если автор согласится на радикальные сокращения и доработку, но большую часть вынуждены все-таки отклонять. И понятно, что необходимость отказывать людям, часто очень славным, а иногда и связанным с нами долгими дружескими отношениями, каждый из сотрудников «Знамени» воспринимает как тяжкую повинность. Которую хорошо бы сбросить – например, на главного редактора.

Вот и сообщаешь – по телефону ли, письмом ли, при личной ли встрече, – что ваше произведение нам, простите, не подошло. Точка. Ну, иногда многоточие – если рукопись не безнадежна и ты советуешь показать ее другому потенциальному публикатору.

Профессионалам этой короткой фразы, как правило, достаточно. Говорят спасибо – и либо разрывают отношения со «Знаменем» навсегда, либо, спустя срок, приносят в редакцию свою новую вещь, дай Бог удачную.

Но «как правило» не значит «всегда». Случается, что автор желает узнать подробности, причины, по каким его дитятко завернули, и, может быть, поспорить, переубедить или усовестить редактора.

И разговор тогда превратится в чистое, причем обоюдное, мучение. Так что пускаться в него я избегаю и, бывает, в ответ на сакраментальное «А почему?» переспрашиваю: «Вы ведь понимаете, что каждая следующая моя фраза будет для вас все обиднее? И тут-то мы уж точно окончательно рассоримся?»

* * *

И о стихах.

Не в том беда, что их пишут сегодня сотни тысяч людей, худобедно, а иногда и вполне сносно овладевших версификационной грамотой[580]. Беда (для редакторов, конечно, для издателей) в том, что тысячи – или пусть хотя бы сотни – из них пишут стихи вполне пристойные, небезынтересные и, что называется, на уровне.

Их можно напечатать – и ничего ужасного не произойдет. А можно отклонить – и тоже русской литературе особой убыли не будет.