Вот жизнь моя. Фейсбучный роман

А рассмотрев, пригласили 25-летнего в ту пору автора в редакцию. И он, едва войдя в комнату, повел себя в точности так, как должны вести себя анфан террибли в благонравном обществе – попросил алкоголя в ответ на предложение налить чаю, а достойных редакционных дам норовил называть по имени, без устарелых отчеств. Что же касается наших советов какую-то сюжетную линию развить, а какие-то сцены вовсе убрать ввиду их художественной ненадобности, то эти советы вызывали у автора только раздраженное хмыканье. В итоге, поинтересовавшись, что за гонорары мы платим, он просто-таки вскипел: «Никак не пойму, зачем мне вообще печататься в журнале?» – «Затем, – мягко объяснили ему, – что публикация в журнале с хорошей репутацией явится подтверждением литературного качества этого вашего текста, если он, разумеется, будет доработан, доведен до ума, и вообще вашего писательского потенциала». И тут юный строптивец вконец озлился: «А я считаю, что критерий качества книги всегда один и тот же – касса, которую она приносит».

На том и порешили. Поэтому я ни на что, разумеется, не намекаю, а просто спрашиваю, помнит ли кто-нибудь теперь неплохо задуманный, но, как мы говорим, недотянутый роман «Умри, старушка», чей выпуск отдельным изданием даже сопровождался, что у нас редкость, агрессивной рекламной кампанией.

И Сергей Сакин как-то исчез из поля моего зрения. А жаль, человек способный и, это тоже для писательской карьеры важно, амбициозный. Это ведь он, Сергей Сакин, десять лет назад говорил в одном из интервью глянцевому журналу: «Я считаю себя не менее крутым автором, чем какой-нибудь Фаулз. Наверное, это беда моей страны и моего языка, что я, в отличие от него, не двигаюсь по миру, что меня не переводят на все языки и проч. Это обязательно случится в ближайшие годы, и моя цель – стать всеевропейским автором. Я пробью эту стену и уже сейчас отношусь к Фаулзу как равный к равному».

* * *

За старыми редакторами, и я здесь не исключение, такое водится: сигнал очередного номера ты открываешь на полосе с самой дикой опечаткой, самым грубым (и уже непоправимым) ляпом, а в свежей рукописи первым делом утыкаешься во фразу, в абзац, тебя либо мгновенно притягивающие, либо так же мгновенно отталкивающие.

Исключения из этого правила, бывают, конечно. Но на то и опыт, что ошибаешься редко. Знаешь, что, если фраза не глянулась, дальнейшее чтение уже скорее всего ничего не изменит. А если порядок слов тебя зацепил, то есть шанс, что всё у тебя (и у журнала) с этим автором получится.

Это я к тому, что лет десять назад позвонил мне Андрей Немзер. «Слушай, – говорит, – я тебя когда-нибудь за кого-нибудь просил?» – «Да вроде нет», – отвечаю. «И сейчас не прошу, – продолжает Андрей Семенович. – Но посмотри все-таки сам один текст». И называет имя автора, вернее, авторицы, мне в ту пору ничего не сказавшее.

Спрашиваю в отделе. «Да, – ответствуют. – Собираемся как раз возвращать вместе с рецензией нашего постоянного читчика». Поэтому начинаю я, понятное дело, с рецензии. А там говорится, что данное произведение посвящено сугубо церковной проблематике, и это профилю «Знамени» никак не соответствует, так что что лучше бы, мол, автору адресоваться прямо в «Журнал Московской патриархии»[520].

«Ишь ты», – думаю и открываю рукопись на странице, допустим, одиннадцатой. Где коротенький, в один буквально абзац, рассказик начинался с фразы: «А один батюшка был людоед».

Не знаю, как вы бы отреагировали, а я бурно захохотал и успокоиться не мог, пока не дочитал до конца чудную новеллку про богобоязненного священника, который, при всей экзотичности своего рациона, в пост скоромную человечинку все ж таки не вкушал.

Так что уважаемому «Журналу Московской патриархии» ничего в этот раз не обломилось. Сами мы это «Чтение для впавших в уныние», как гласил подзаголовок, напечатали, и ежегодной премией за лучшую публикацию отметили, и переиздается «Современный патерик» с тех пор постоянно, а сама Майя Кучерская[521] (речь именно о ней, конечно) стала одним из самых любимых, смыслообразующих авторов[522] «Знамени». Спасибо, выходит, Андрею Семеновичу?

* * *

Со мною не согласятся, но мне вдруг показалось, что судьбу писателя определяют женщины, уже вышедшие или – еще чаще – стремительно выходящие из детородного возраста[523].

Глупость, конечно, но попробуем разобраться непредвзято.

Младое создание сочиняет свои первые опусы и либо несет их в литстудию (ими руководят обычно чадолюбивые дамы), либо отсылает на конкурс, где координатором обычно – вы угадали – женщина, стремительно выходящая из детородного возраста (ЖСВИДР).

Года идут, талант молодого писателя крепнет, заставляя его тыкаться в журналы либо в издательства, где вопрос о том, напечатать или отклонить, как правило, решают все те же стремительно выходящие. (Встречаются среди редакторов, конечно, и молоденькие, но они чаще в младших редакторах или веса того не имеют; встречаются и мужчины, но они чаще либо в начальниках, либо в подкаблучниках, что в нашем литературном мире обычно одно и то же.)