Вовка Булкин из 6 «б»

— А ты не стесняйся, — улыбнулся поэт, — я свои тоже плохо читаю. Ты представь, что маршируешь, а я, как барабанщик, — перешел на шепот поэт, — тебе в такт постучу. Ну, давай! — ладонями по столу он начал выстукивать марш. — Та-тара-та. Та-тара-та. Ну, давай!

Раз, два, три, четыре,
Три, четыре, раз, два, —

начал Вовка и с каждым словом чувствовал, как пропадает его робость:

Кто шагает дружно в ряд?
Пионерский наш отряд.
Кто не весел? Нет таких!
Мы — веселый коллектив.
Дружно в ногу мы идем,
Песню звонкую поем.

— Что ж, неплохо, — улыбнулся Михаил Евгеньевич.

— Да не очень. И рифма плохая.

— Молодец, чувствуешь. А к какому сроку надо?

— Сбор через месяц.

— Знаешь что? — лицо поэта стало серьезным. — А давай попробуем вместе. Чувство ритма у тебя есть, это я по стихам слышал, и рифму ты видишь. Мне через несколько дней рукопись в издательство сдавать. Ночами сидеть приходится. Давай начни писать, а я посмотрю, и вместе доработаем. И ты не бойся, если сразу не получится. Не бросай. Я свои тоже по нескольку раз переделываю. За месяц мы с тобой такую речовку сочиним! Ты только представь себя на месте Талалихина в ночном небе над Москвой. Шесть раз ты атаковал фашистский бомбардировщик. Боеприпасов нет, кончились. А «хейнкель» уходит с полным брюхом бомб, чтобы сбросить их на твой дом, дом твоего друга, похоронить под обломками твоих родных. Ты хочешь пропеллером обрубить его хвост, но он, огрызаясь, ранит твой самолет, тебя. Но ты должен его сбить, должен спасти тех, кому предназначены бомбы. Вот и ты как будто должен пойти на таран со всем, что нам мешает: ленью, трусостью, предательством, равнодушием, разгильдяйством. И ты увидишь, что рифма придет сама, строчки займут свое место, и получится настоящая речовка, которая тебя в бой поведет. А теперь скажи свой телефон, — и, записав его в малюсенькую книжку, Михаил Евгеньевич улыбнулся: — Телефон я твой знаю, через недельку-полторы позвоню. Ты, главное, пиши, что чувствуешь, а подработать помогу.

«Легко сказать — пиши, что чувствуешь, легко сказать — почувствуй себя летчиком-истребителем и тем более Талалихиным, а вот попробуй написать стихи», — Вовка сидел и грыз полиэтиленовый колпачок шариковой ручки. На черканном-перечерканном листочке кривыми волнами одна за другой выплыли наконец-то две строчки:

Кто идет под барабан?
Седьмой «б» на таран.

«Совсем не то получилось. Какая-то ерунда. Даже как-то глупо, — поднял он голову от стола. — А что сочинять? Покажу, как есть. Поэт исправит, сделает, как надо», — он перестал терзать лист и плюхнулся в кресло перед телевизором…

Вовка больше не брался за речовку, чего зря время тратить.

Прошло полторы недели. Целый день после уроков Вовка просидел у телефона, но поэт не позвонил. Звонка не было и на следующий день, и через два, и через десять дней.

«Неужели забыл, — думал Вовка, — почему не звонит? Да нужна ему наша речовка. Зачем она ему? Он книжку в издательство сдает, там стихи, а тут… А что я скажу на сборе?» Он брал трубку, пробовал набирать номер, но каждый раз торопливо нажимал рычаг.

До сбора оставалось десять, восемь, семь дней, но звонка все не было и не было. Наконец Вовка все-таки решился набрать нужный номер, но до него долетели лишь длинные гудки из пустой квартиры поэта. Потом он еще несколько раз брался за телефон, но слышал все те же длинные равнодушные гудки. Вовка не знал, что делать. Речовки не было.

А ребята старались. Сережа, как опытный командир, руководил подготовкой, разработал план, раздал задание, строго проверял подборку материала и разучивание пионерской песни.

У всех все было готово. У всех, кроме Вовки.

— У тебя, я уверен, все нормально, — говорил ему Сережа. — Сейчас некогда отвлекаться на речовку. Прочитаешь на сборе.

Как после этого можно было подвести отряд? Оставалось три дня. После школы Вовка пришел домой, сел делать уроки, но задача не решалась. В голову ничего не лезло. Почему же все-таки не звонит Михаил Евгеньевич? Почему глухими гудками отзывается его телефон? Вовка вспомнил их встречу, голос поэта, его слова. Нет, он не мог забыть. Наверное, с ним что-то случилось… Вовке вдруг стало стыдно, что он так плохо думал о Михаиле Евгеньевиче. Он подошел к телефону и решительно набрал номер. Привычно потянулись длинные гудки, и Вовка уже хотел положить трубку, когда раздался усталый женский голос:

— Да, я слушаю.

— Михаила Евгеньевича можно, позовите его.

— Его… Нет… — сказала старушка.

— А когда будет? — осторожно спросил Вовка.

— Его не будет, — всхлипнула она. — Миша умер.

— Как?.. Когда?..

— А ты не тот мальчик, который приходил к нам?

— Да… Тот… — тихо ответил Вовка.

— Если можешь, приезжай. Миша просил тебе передать… Приезжай.