Воздаяние храбрости

Дорогу на Козлуджу они услышали задолго до того, как разглядели ее с лесной опушки. Стучали деревянные колесные ободы, звенело железо, фыркали и ржали лошади, переговаривались, а то и перекрикивались люди. Все эти хорошо знакомые звуки то выплывали на поверхность, то опускались и пропадали в общем тяжелом гуле. Новицкий понял, что это подтягиваются из Козлуджи отставшие части корпусов генерала Рота.

Когда же коляска, протащившись полтораста саженей по осыпающейся песчаной колее, выехала наконец на дорогу, сердце Новицкого вдруг пропустило удар, два, а потом застучало раза в полтора чаще. Навстречу ему, вытянувшись в колонну по три, эскадрон за эскадроном шли шагом гусары в слишком памятной ему форме. Черные доломаны, черные же чакчиры, черные ментики, брошенные небрежно на левое плечо всадника. Александрийский полк выдвигался к селу Таушан-Козлуджи. Там, на западе, уже раздавались редкие орудийные выстрелы.

Возница, звали его Николаем, свернул на обочину и остановился, пропуская войска. Новицкий же вглядывался в лица под киверами, искал физиономии, памятные ему уже лет пятнадцать, и не находил ничего похожего. Другое было время, и люди были совершенно другие.

Но прошел один батальон, а за ним ехала группа офицеров, окруживших высокого генерала, также одетого в александрийский мундир. При виде этих усов, черной копны непокорных волос, вырывающихся из-под форменного кивера, Новицкий почувствовал, что сердце застучало быстрее.

Он привстал и махнул рукой проезжавшим, но и Мадатов уже заметил коляску, узнал ее седока и повернул к ней вороного. Другой масти, сколько помнил его Сергей, он не признавал.

– Здорово, Новицкий! – громыхнул голос человека, привыкшего перекрикивать шум сражения. – Ты куда и откуда?

– Ваше сиятельство!.. Господа офицеры!.. – Новицкий коснулся пальцами козырька фуражки. – Я так, проездом. Думаю вернуться в Варну через Козлуджу. Не подскажете – дорога там безопасна?

На лицах молодых офицеров Мадатовского конвоя, обступивших коляску вслед генералу, он видел лишь снисходительное презрение к штатскому, убегающему прочь от боя. Но Мадатов его и не слушал.

– А я, видишь, вновь в седле. И снова с Александрийцами. Только теперь у меня уже не один полк, а три. Звание мне дали, которое десять лет как зажиливали, и сразу же на дивизию. Вторая гусарская. А корпус того же Рота. Осмотрелся – и знакомых нашел. Помнишь Замятнина? Корнетом с нами был под Борисовым.

Он показал рукой на одноглазого ротмистра, в котором Новицкий никак не мог разглядеть черты шестнадцатилетнего мальчика, которого и видел, может быть, раза два и то мельком.

– А это же Новицкий, Алексей, неужели не узнаешь? Адъютантом полка был в двенадцатом. При Березине его ранили, он с тех пор вроде в отставке, но, скажу я тебе…

Сергей покачал едва заметно ладонью, и Мадатов оборвался на полуслове.

Замятнин тоже не мог увидеть в постаревшем, выцветшем уже господине того щеголеватого штабс-ротмистра, которым помнился ему за давностью лет Новицкий. Но подъехал ближе, склонился с седла, и они с Сергеем пожали друг другу руки с видимым удовольствием.

– А то давай с нами, – не унимался Мадатов, разгоряченный близостью схватки да еще, возможно, стаканом вина, выпитого за завтраком. – Отвязывай и мундштучь свою рыжую, саблю к поясу, пистолеты в ольстры и: марш – марш!

Князь так залихватски подал команду, что Сергей на мгновение ощутил подъем, памятный ему еще по годам службы в Александрийском, а после вспыхивавший иногда, как в поле под Гянджей или перед стенами Карса. Но он заставил себя расслабиться и только плотней привалился к спинке.

– Да нет уж, господа, куда нам, старикам. Ваше дело молодое и шумное, наше – тихое и неспешное. Дипломатия, знаете, перо да бумага. Кстати, помните Ланского, Замятнин?

Суровый ротмистр только укоризненно покачал головой, показывая, что такой вопрос можно было не задавать.

– Так вот, слышал я от него не раз и не два присказку: Россия-матушка, говорил командир, уже одним тем хороша, что в каком-нибудь ее уголке непременно дерутся…

Мадатов с Замятниным чуть улыбнулись, вспоминая отчаянного гусара, а молодые поручики и корнеты захохотали в голос, уже вполне примирившись со штатским видом Новицкого.

– Вы здесь пока заканчивайте, а я поеду дальше. По свету искать для вас другой такой уголок. Думаю, что на наш век хватит с лихвой, да и потомкам нашим останется. Прощайте, ваше сиятельство. Поздравляю вас с давно заслуженным званием! Удачи вам и вашей дивизии!..

«Уголок… по свету…» – повторил он в уме и нахмурился, вспомнив вдруг другой голос, произносивший эти слова. Он встал в коляске и окликнул Мадатова:

– Князь, князь! Помните ли вы Грибоедова?

Мадатов, собравшийся уже отъезжать, обернулся.

– Кажется, да. Он помощником был у Алексея Петровича. История у него еще была с Якубовичем. Стрелялись из-за чего-то. Софья говорила, что пьески какие-то он писал.

– Писал, – согласился Новицкий. – И читал нам у Терека.

– Но потом остался, как и ты, у Паскевича. А что с ним случилось?